* * *

Мой дом - сентябрь. Мой город - осень...
Ах, как привычно я наврал -
Я здесь живу заезжим гостем
Ведь моя родина - февраль.

Поэты, алкоголики, пираты,
Любовники, спортсмены и аскеты -
Мои солдаты...
Листья собирают,
Прохожим дарят жёлтые букеты...
Бессильнейшие из гордых,
Бесславнейшие из вояк!

Я отпускаю вас на отдых!..
Они пристыжено стоят...
Идите, идите, прощаться не будем,
Трубач пресловутый, играй!
Был труден поход наш,
Но больше был чуден...
Ступайте, солдаты, в февраль.

Быть может, что завтра придурок соседний
Моё поражение тихо оценит
И молча появится другом последним...
Осенним, осенним...

* * *

Солдаты милые, опять нелепый бой,
Вы - каждый знаменит, любой из вас богат...
Но вы обречены, ведь вы опять со мной,
А я... люблю врага.
Я беспричинно возникал,
Молчал, темнел, ронял слова...
Потом бежал и чуял - в спину из окна
Улыбки снисходительной тугая тетива.
Встречал опять, вопросы задавал,
В глазах носил банальную мольбу,
Касался невзначай, кружилась голова,
И то в костёр меня, то босиком по льду...
И на звонки бежал, как заяц от собак.
Стонал и умирал, пристреленный ошибкой,
И клялся всё забыть, и проклинал себя,
И снова отступал перед её улыбкой...
Какой короткий бой - войска мои стоят...
Идите же, родные, дорогие...
Но снова, незаметно, будто яд,
Является любимая врагиня.
Огонь, огонь вокруг, а я босой на льду...
Войскам кричу:"Молчать, видали хлеще пытки!"
Но - руки вверх она, изобразив мольбу,
Звенящим волоском беспомощной улыбки.

* * *

Я взмахиваю крыльями, крыльями жёлтыми
Взмахиваю, – и никак не могу взлететь.
Мне стыдно. Я матерюсь шёпотом.
Вокруг меня множество любопытных людей.
На меня смотрят, от меня ждут чуда.
Я подпрыгиваю как на раскалённой плите.
У меня получалось! – Ну, кроме шуток!
Взмахиваю!..
И опять никак не могу взлететь.

Два крыла за спиной –
жёлтые предатели.
Я вернусь домой,
крылья брошу в угол.
Будет долгая зима,
и мои младшие братья
сухие крылья спалят в камине
во время вьюги.
А потом весна, лето...
Я придумаю новые крылья,
и когда сентябрь
затуманит небо вздохами,
я взлечу! И буду смеяться,
с облака на облако прыгая,
и забуду о том,
что с крыльями мы повздорили.

Вновь я собираю любопытных людей, окружаю себя вниманием пристальным,
ВЗМАХИВАЮ!..
И опять никак, никак не могу взлететь...

Всё взмахиваю и взмахиваю
жёлтыми-жёлтыми листьями.

* * *

Во вpемя паводка
Отчалю от беpега
На сосновом бpевне.
За мною погонится птица,
Кpича сладкие слова...
Весенние лучи
Насквозь пpонижут меня...
Лес онемеет от гоpя...
Я поцелую воздух
И подаpю его птице,
Хмуpясь от его любви,
Честно пpизнаюсь:
"Солнце-батюшка,
Тьма - мать моя!.."
И pукой пpизывно махну:
"Давай вместе, лес!"
Вpаги мои - гopoда,
Вползаю зелёной тpавой
И мягкой своей головой
Дыpявлю доpоги...
И в деpево пpевpащаясь,
Ветвями pву пpовода.
И в стpанах соседних дожди,
Как pыбу, сетями ловлю.
Давайте вместе - у меня слабые pуки,
Сломаем машинам железные pебpа,
Выгоним людей из кваpтиp,
Голых, больных, с большими животами,
И начнём пеpвый уpок,
Вpучим огpомные палки,
Чтобы бить неpадивых,
Индийским обезьянам...
Мы научим их питаться воздухом,
Гpеть себя кpиком,
И выть в небо без слёз в глазах.
Мы научим их общению,
Мы научим их летать.
Так нет же - неуловимо
Сменяют дpуг дpуга бpатья
И не хотят оглянуться,
А камни движутся медленно -
Подлы и сентиментальны...
И в pуках ничего, ничего,
Ничего, кpоме пеpвого слова.

* * *

Безмолвные лошадки, олени и верблюды,
Застывшие улыбки и мёртвые глаза,
И мы с тобой оставили осенние этюды,
Мы крутим карусель...
Назад.
Такие мы художники, - ты - маленькое чудо,
А я совсем без сердца - железный дровосек.
Везёт машина времени, вращается бесшумно,
Назад везет машина
Карусель.
А осень дорисует печальные этюды,
Мы больше не придем - такие мы друзья,
Железный дровосек и маленькое чудо,
Чудовище моё
И я.
Глаза, улыбки мёртвые повсюду, повсюду...
А ты придёшь опять - я закричу:"Уйди!"
Но ты губной помадой сердечко нарисуешь
На правой стороне
Груди.

* * *

На этих шёлковых ногах
Я душу жёлтую ношу
Я одуванчик - мелкий шут -
Чем рад, тем досыта богат,
Но каждый звук в моих словах
Имеет в сердце парашют.
О чём базар, о чём вокзал? -
Разваливается семья? –
Так это то, что я искал -
Примите порцию семян
Там соль на стол и гнев растёт -
Порядочек - спешу туда,
Ведь моя чёрная звезда
К себе не манит, а орёт.
Здесь льётся горе от ума,
А там невежду грамотей
Наукам учит дотемна
И сразу видно - быть беде,
И мне раздолье - красота -
Чтоб очернить, спешу туда
И жёлтым смехом облизать...
Чуть оправдался - оболгать,
И передышки нет тебе...
Бегу на шёлковых ногах,
И ветер дует в голове.

* * *

Я рождён на высокой ноте
И с глазами верблюда серого,
Не безрукий и не безногий,
Не крещёный, но не без веры.
Я рождён далеко не юродивым
От случайного, но отца,
И не мать от меня отреклась,
И не Родина –
Ото всех я отрёкся сам.
Я шатался, как все, от тяжести,
Но шатаясь, другие терпели,
Мне казалось, земля крутящаяся
Умоляет меня о нетерпении.
Я внял мольбе, мною выдуманной,
Не терпел, был горяч и зол,
Полон дантами был и овидиями –
То был сон, то был просто сон.
Эта тяжесть во мне свинцовая
Не давила на плечи толп,
Не шатались они – пританцовывали,
То был лишь атмосферный столб.
Буду вылит я серым дождём,
Вы под шум мой привычно уснёте,
Просто я почему-то рождён
На очень высокой ноте.

* * *

Наколдую тебе жизни сахарной,
Иностранных штанов и зеркал.
И подругу, чтоб громко ахала,
И поклонника, чтоб вздыхал.
А в мужья тебе дам офицерика
С широченной мясистой спиной,
Чтоб ни ругани, ни истерики...
Море летом и шубу зимой.
Смою в памяти быт тараканий -
Нашей были никчёмную пыль...
Чтоб в трамваях тебя не толкали -
Наколдую автомобиль...

А когда ты брезгливо поморщишься,
И захочешь остаться одна,
Ты со мною не церемонься -
Прогони меня - колдуна...

Наколдую себе равнодушия,
Присобачу усмешку на рот,
И на поезде - в самую лучшую –
Где живёт ироничный народ.
Там земля от костров горяча
И у женщин тела горячи,
В тех краях у меня кореша -
Наркоманы и басмачи...
Со своею курносой женой,
Чтобы крепче друг друга любить,
Буду пить неземное вино
И волшебную травку курить.

А когда тебя в сладком аду
Передёрнет от чьей-то любви,
Ты не думай, что я колдун,
Позвони мне да позови.

* * *

Живёт такой человечек –
Порою странные вещи
Он мне говорит шепотком.

Я с ним зачастую согласен,
Но спорим мы с ним ежечасно,
А в споре он очень опасен,
Он очень в своем убеждён.

Он говорит: «Человечество
Думает, что Вселенная –
Это всего лишь бессилие,
Что тьма такая массивная,
Думает, что Земля – пастбище,
Временное поселение,
Что смерть – это просто кладбище,
Что нет никакого спасения...»

Он говорит: «Человечество,
Когда до конца перебесится,
Когда на сегодняшних виселицах
Будут висеть не висельники,
А синие и зеленые
Потешные сапоги, –
Поймёт тогда человечество,
О чём я теперь говорю...»

Он маленький человечек,
А говорит, что Вселенная –
Это – где вечно весело,
Она такая Вселенная,
Она такая Всетрудная,
Всесильная, Всесемейная,
Усеяна густо секундами,
Беседами и бассейнами...
Он говорит: «Человечество
Относится недоверчиво
К тому, что Вселенная светится».

Такие вот странные вещи
Толкует мне мой человечек,
Валяясь в весенней траве.
Зовут его, кажется, Петькой –
Живет со своей человечихой
В моей большой голове.

* * *

Я под вечер надумаю выйти –
До реки, босиком, по лугам...
Брошу в небо глаза по привычке –
В небе плавает дельтоплан...
Ну и ну – усмехнусь – вот так штука –
Ишь чё делает этот шельмец –
Жёлтым клювом тихонечко стукнет
Между ребер мой вечный птенец...

Что ты, что ты, малыш – рановато пока
Нам до осени далеко...
А «шельмец» пощипал надо мной облака
И упал где-то там – за рекой...

А на шее моей золотая медаль
Идиотов всемирного конкурса –
Мой отец не Дедал – я пока не летал –
Не до опытов мне, не до фокусов.
Только там – между ребер – живет
Желторотого птенчика песня...
Я достану сердчишко свое
Заверну его в полотенце.

По траве-мураве да до речки,
И лениво штаны закатав.
Ах ты сердце мое, сердечко,
Ах котлета моя, тошнота.
Забреду не спеша по колени,
Загляжусь, как на дне – в мире маленьком,
Обольстительно ноги белеют –
Их понюхать сбежались пескарики.

Утопиться бы, да мелка вода...
И блестит на груди в утешение -
Ах медаль ты моя, медаль –
Будто камень на шее.

Я возьму полотенце с травы,
Оботру свою грудь дырявую...
А вокруг муравьи-комары,
А сердчишко-то потерялось.
Где ты, робкое моё сердечко,
Или суслики тебя унесли,
Или с берега в эту речку
Заманили тебя пескари...
Да и чёрт с ним – с таким сердечком.
Кто б ни взял его – пользуйся, жри.
А оно – на высокой веточке:
«Чик-чирик, – говорит, – чик-чирик».

Емеля-дурачок

О, жизнь моя, овчины запах
И потолок рукой достать.
Блаженство в шерсть упрятать зад свой
И спать всю жизнь,
Ведь жизнь проста.

Но матушка бела от брани,
Мой сон ломает сапогом
И душу, матершиной раня,
Меня упорно посылает
Туда, на реку, за водой.

А на дворе белым-бело
Из конуры порог
А на печи теплым-тепло
Но, говорят, покой –
Опаснейший порок.

И я, запнувшись о порог,
Скрипя, шагаю от ворот.
Уныло бьётся о бедро
Пустое лёгкое ведро.

От снега слепну,
Мысли рваны.
И не перестаю моргать.
Мелькают красные кафтаны,
На днях в столице ярмарка!

А брат-январь когтями лезет
В мою дырявую судьбу,
Чтоб не обжечь себе колени,
Я варежки на лёд кладу...
А в проруби, поди ж ты, в проруби
Живут герои детских книг!
А ну-ка, вёдрышко, попробуем
Поймать кого-нибудь из них.

Вода студёная дымится,
Эй, щука-сука, где ты там?
Я наклоняюсь низко-низко
В воде не видно ни черта.

О, жизнь моя, овчины запах
И потолок голубенький!
Братва катается на санках,
А я пешочком, глупенький...

* * *

Я дарю тебе пса из любви,
Он – не сторож и не медалист,
Он – пустяк, но его я слепил,
И теперь он скулит и болит.

Я искал для него тишины,
Я налил ему ласки на лапы,
Но от страха казаться смешным
Я сказал, что он «злая собака».

Недоверчивы руки твои,
Твои пальцы, цветные от грима...
Я слепил тебе пса из любви,
Но сказал, что из глины.

Время скажет, где было смешно,
Где вершина, где просто пригорок...
Ты пришлёшь мне вдогонку письмо
И керамики красный осколок.

И тогда, перед тем как умру,
Закричу, как дурак, на весь мир:
«Я подлец, я тебя обманул –
Я слепил тебе пса из любви!»

* * *

Мы две собаки на задних лапах,
Карикатура – и смех, и грех,
Канатоходцы и акробаты,
Звучат команды, и свет как снег,
Такой холоднный, что пар из пасти,
И не спасает ни шерсть, ни крик,
Чтоб не отбиться от общей пляски,
Опять мы вынуждены повторить
Себя как пару густых контрастов
В контакте вальса – умора! бис!
Собачий танец перед антрактом,
Какая прелесть! Какой сюрприз!
Какой породы смешная парочка?
Аплодисменты и ветра свист,
И очень кажется волшебной палочкой
И руке холёной изящный хлыст.
Ах, если б только – позор естественный –
Удар по заднице – и весь успех,
Но после танца нас ждёт божественный
Кусочек сахара в другой руке.
Арены искренность, нас так манящая,
Но я ночами всё об одном:
Вот-вот начнётся то настоящее,
И мы покинем весёлый дом,
Забудем клички и послушание,
Изучим азбуку лесных дорог
И пробежимся по полушарию,
Как нам положено – на четырёх!
Ты не забыла? – Мы две собаки.
Танцульки – враки, и свет фальшив,
И в небе кружатся, как акробаты,
Две отлетевших от нас души.

* * *

Как бы заново всё – телефонным звонком
Ты отвергнешь порядки мои,
И лизнёшь меня в губы сухим язычком,
И шепнёшь: «Напои, напои...»

И не будет ни боли, ни крови, ни лжи –
Я всего лишь бутылка вина...
Там на кухне, скажу – где-то штопор лежит,
Принеси да открой меня.

* * *

Ни к чему выяснять отношения
Между сердцем и головой -
То и это одной мишенью,
То и это один Вавилон.

Убегая тончайших созвучий,
Пропадая почти навсегда,
В небеса посылаешь:"Не мучай",
На земле:"Виноват, виноват..."

И как странно, как сладко, как зыбко
Пляшет в небе немая луна,
На листе громоздятся ошибки,
А в душе правит бал сатана,

А не я, и не ты, и не время.
Боже-Господи смилуйся над –
Надо мной и над ней, и над всеми
И не делай, пожалуйста, Ад.

Ну, конечно, конечно, конечно,
Ни тебя, ни меня, никого,
Лишь дорога и свечи, и нежно
Шепчет в ухо усталая ночь.

А любимая -остров ничейный,
Светит, будто электрослеза,
Я хотел быть коктейлем вечерним
И ещё, чтобы можно "нельзя".

* * *

Синильно-кислотная косточка вишни...
Вы помните лето, мадам?
Оркестр Казаченко, семья Махавишну
И маленькие города?
Дома, подземелья, единство одежды,
Наш харьковский интернат...
Когда это было – потом или прежде?
Куда номера набирать?
Над кем издеваться ночными звонками
И обзывать лопухом?..
Я Вас и себя навсегда замыкаю
Вопросом, как ржавым замком.

* * *

Кажется, мы попрощались –
Был и перрон и вокзал,
И, вроде бы, над плечами
Мои обезьяньи глаза
Устроили пляску такую...
Но вот ведь – цела голова...
При чем тут «люблю, целую»
Покурим, и все дела.
Кажется, дождь начинался,
Или текло с потолка.
Кто-то меня, коренастый,
В душный вагон затолкал.
Тетушка-проводница,
Не провоцируй на ругань –
Я нынче, на редкость, не злой...
Давай-ка с тобой мириться,
Ну хочешь, я дам тебе рубль –
Будь аккуратней со мной.

Кажется, я про поезд –
Фабула – тривиальна...
Неважно – побег или поиск,
Главное – нас разорвали.
Наматываю на раны
Бинты заоконных пейзажей...
Признаться, что ранен – кому бы?
Забыть бы, да, вроде, рана...
А губы – на то и губы...
Чтобы кусать – кусай же.
Фигурки вечерних крестьян
Торопятся за тобой...
А рядом уже шелестят
Пакеты с холодной едой...
И запахи, запахи тянутся,
Ласкают, целуют взасос...
О Господи, где твои пальцы –
Зажать мой измученный нос...
Другие мы или моложе мы,
Но так тошнотворен уют...
Попутчики, как положено,
Свои натюрморты жуют.
Их ночь под одеяла загонит...
Достану тетрадь поновей...
И ты поплывешь по вагонам,
Как запах из сумки моей...

Ленинград

Дайте медному парню оторваться от камня,
Напугать это пламя – вдоль каналов промчаться...
Город ты или морг? Пьедестальная спальня! –
Вот и вся твоя тайна... – Спишь, несчастный!
Люди окаменели, люди окаменели –
Кто вопит, продираясь из тёмных квартир,
Сквозь кирпич проникая, как гелий сквозь гелий...
А иные толпятся у стен и не могут уйти, –
Люди околоннели, люди околоннели,
Ну, а эти на крышах торчат –
Прямо около неба, прямо около неба...
Им оттуда виднее – с какой стороны саранча.
Закрывайте музеи, закрывайте музеи,
Разбудите своих сторожей!
Вы от сна отупели – сторожа-ротозеи,
Просыпайтесь скорее да гоните взашей! –
Нищих переселенцев и стада экскурсантов –
Оккупантов, купивших культуру...
Вы уроды, – смешна вековая осанка...
Но, увы! – саранча ненавидит сутулых.
Город гордый – фасадов кунсткамера,
Маска власти, величия мантия...
Завитушками мрамора
Прикрываешь дыханье астматика.
Люди окаменели, люди околоннели –
Хоть стучи молотком по ночам.
Город ты или морг? Ты живой, или просто музей?
Я с прохожих восторги снимал, как шинели,
Сторожам твоим помогал...
Ты встречал лицемерных гостей,
И боялся меня, как врага.
Ты привык поражать, угрожать...
Даже выстрелы пахли ладаном...
Среди каменных горожан
Я искал твоего Мармеладова.

Интерпретация
В сердце каждого человека –
Если вправду
Он человек –
Тайный узник
Стонет...
Исикава Токубоку

И паромщик не пьян, и речушка узка,
Мой сынок да жена – на другом берегу.
Я б сбежал давно, да ключи в руках –
Негодяя одного стерегу.
Он готовил на меня покушение,
Тайный узник мой – наточил кинжал,
Но его негуманному решению
Мой собачий взгляд помешал.
Он меня – неподкупного надсмотрщика
Заманил к себе в каменную камеру,
Но успел по глазам, обормот, прочитать,
Что не я для него, он – тоска моя.
Он меня не убил – пожалел,
Он слабак – он опять застонал...
Я ни звука не смог – мой язык ожирел –
Я и сам сто лет в четырёх стенах.

Моя первая стена – вся в щелях была,
Чтобы жизнь соседскую – дрязги-дрянь –
В щели-дырочки, ох, подглядывать,
Да подслушивать шепоток да брань.
На второй стене висело зеркало,
Чтобы, если уж найдёт настроение,
Так плеваться, пока не померкло бы
Ненавистное изображение.
Моя третья стена – цвета черного,
Чтобы мелом писать слова гадкие
И травить себя, обречённого,
Многословного – формой краткою.
А четвёртая – самая крепкая,
Обнажённая до кирпича,
Чтоб в минуточку райски редкую
Головой об неё стучать.
Ах ты, служба моя, в четырёх стенах,
Я и пить не хочу, а иначе невмочь...
Что за царь такой надоумил меня
Человека стеречь день и ночь.
Да на кой ты мне – я темницу твою
Отворю – подавись ты свободой –
Уходи, говорю, а иначе убью!
Только он, негодяй, не уходит.
Христом Богом молю – доведёшь до греха,
Я ж не ты, я смогу, я – прозаик.
Не уходит, гад, только стонет в стихах
И собачьи взгляды бросает.
Плачут сын да жена на другом берегу,
Даже лица видны – близок мой бережок...
В воду брошу ключи, да куда я сбегу –
Он же стонет во мне – он меня стережёт.

* * *

Это не лезвие
открывает вены,–
это безверие,
это вера.
Только не падай –
береги голову,
остальное только –
средство от голода,
остальное – падаль.
Мы с тобою
просто телепаты.
За нами погоня...
только не падай!
Мы закованы
гневным гомоном
Береги голову!
Береги голову!
Люди добрые,
Ребра переломаны!
Но зачем нам ребра –
Береги голову!
Это не лезвие
открывает вены,
это безверие,
это вера.
Небо черным веером –
быть ветру.
Береги безверие!
Береги веру!
По белому, по черному
Мечешься по свету...
Тело – дрянь (почём оно?)
Береги веру!
Ветер бьет в лицо,
А мы ему смехом –
Так не мог никто,
Только мы умеем!
Маленький флюгер
против ветра...
Обломают руки –
останется вера!
Увидят наш флюгер –
скажут: «Это сверху», –
Врут люди –
береги веру!
Жизнь кончается –
Нечем дышать.
Чего ты скалишься –
У тебя душа.
Капля за каплей –
Всю, до дна!
Даже на камни,
На глыбы льда!..
Плюются ложью
В ее родник?!
Счастья не можешь –
Хотя бы улыбнись,
Хотя бы сквозь слезы
в этом аду –
Всем поголовно,
Даже врагу!

Слышишь топот, братец?
То – по нашу душу...
Ты ее истратил,
Или спрятал глубже?
Давай еще малость –
Чтоб девке не плакать...
А то, что осталось –
На драку собакам.
Догоняют сволочи –
Беги, беги!
Не моли о помощи...
Душу береги.

Это не лезвие
открывает вены –
это безверие,
это вера!

За нами погоня.
Мы – телепаты.
Спрятать бы голову,
Как черепаха.

Возвращение
к желтому

Вот жёлтый – он был моим солнцем,
Я буквы на нём рисовал угольком солипсизма,
Он был моим траурным фоном,
Для черного соло –
Единственный бизнес психа.
Теперь его нет...
Последнее пятнышко...
Я долго берёг, чтобы розовой пяточкой
К нему прикоснулся мой сын запоздавший...
Теперь я на нём написал иероглиф,
Подаренный богом чужим...
И мне паучок инородный
Дороже и ближе и даже
Понятнее с каждым днём...
Я нежен и не одинок –
В труде моём первая роскошь.
Снежинка чёрного снега
И неба ночного росток...
Я годы копил эту нежность!
Я ждал тебя, крошка!
Отмою по кругу столетнюю сажу –
Казармы и казематы
И прочую тень-дребедень,
Которая превратила
Мой жёлтый – в подобие ринга...
Отмою, чтоб не прикасались,
Чтоб не затемнили зеваки
Хоть краешек этого нимба.
Сумею портретами брезговать
Плебеев и богачей...
На лбу напишу чернилами –
«Я бездарь, я без дому, бестолочь!» –
Чтоб было им очевидней,
Что я – абсолютно ничей.
Подобно тому, как раньше –
Я с ними играл и дурачился
Я в маску печали одену лицо посветлевшее
Начну спотыкаться и падать
Как будто от тяжести,
И рубищем мышцы прикрою...
На доброе слово оскалюсь
И грубо отвечу: «Пошёл ты!»
И нашу огромную тайну
Начну рисовать потихоньку...

Я ждал тебя, чёрное пятнышко...
Я ждал тебя, жёлтый!

* * *

Луна повесилась. Луна повесилась.
Мы все помешаны, мы соболезнуем,
Снимите бедную, лицо задуйте,
Письмо предсмертное опубликуйте.
Купцы и лекари все перепуганы,
И кутерьма царит на телестудии,
От миллионщиков аж до прислуги
Закопошились, как лилипуты.

Луна повесилась, куда как весело,
Такие сплетни шумят по поводу.
Луна, ах, надо же, и делать нечего,
Моргают губы, трясутся бороды.

Такую песенку диктуют часики,
И в спящем доме полно шагов,
Галлюцинации – ну, что вы скажете?
Луна повесилась – и вся любовь.
Висит и светится – вот так штуковина –
Уснуть давно пора, но кто-то вот
Который год уже сучки шиповника
Мне каждый вечер в постель кладёт.

* * *

Время выть на луну,
Время шапку об пол,
Бубенцы на руках в лихорадку загнать,
Время память трясти за грудки,
И рычать ей в лицо,
Орошая слюной:
«Отвечай, отвечай –
На каком перекрёстке я свернул не туда?!»
Время дверь запирать на крючок
И пальбу телефонных звонков
Достоевским, как артиллерией,
Беспощадно глушить,
Время кутать шарфом
Неуёмное горло...
Улыбаться собакам,
Носить потемнее рубаху
И спать головой на столе.
Время деньги просить
И скрести по сусекам,
И добро продавать, и копейку любить...
И смотреть, как бутылки
В гимнастёрках зелёных
Маршируют порожняком.

Время шпаги ушами глотать –
Золочёные шпаги упрёков.

* * *

Съев ломтик редьки
С выражением на лице таким,
Как будто съел огромный ананас,
Ты думаешь о том –
Во всех ли временах
Такое одиночество?

* * *
В сумочке помойка –
Старушка-побирушка,
Хорошо да ой как
Нам с такой подружкой.
Синие глазёнки,
Серенькие космы...
Мальчики, пойдёмте
К бабушке в гости...
Проходите, милые,
В кустики на лавку,
Угостите пивом
Бедолагу бабку.
По глотку из горлышка –
Очередь твоя...
Все мы алкоголики –
Дружная семья –
Любим баб да бабку
Аж до умиления,
Если есть рубаха,
Так самая последняя...
Люди скажут: «Дожили»,–
И с таких-то лет –
Все мы тут художники,
И бездарных нет.
Покажи рисунки,
Мать моя, старуха –
Доставай из сумки
Что-нибудь занюхать,
Дай нам по кусочку,
Жисть твоя нелёгкая,
Угости сыночков
Грязною селёдкою.
Все мы перед Богом
Глупые да чистые...
Не губи свободы,
Рыжая милиция.
Синие глазёнки,
Форма – ваша мачеха,
Мужики казённые,
Не губите мальчиков.
Сново одинёшенька –
Дядьки в озлоблении
Увели художников,
Видно, в отделение.
Не грустит нисколечко,
Ей сюжет не нов –
Булькает в котомочке
Пиво да вино.
Все мы человеки,
Битые, усталые,
Идеалы ветхие
Да книжонки старые.

Время вспять попятится –
Вот такой закон,
Мы недаром пьяницы –
Нам сюжет знаком,–
Стоит ли умалчивать,
Зная их замашки –
Откупились мальчики
Синею бумажкой.

* * *

Кукареку, Господь, кукареку тебе!
Прикоснись ледяною ладонью
К петушиной коже моей,
И прохладное мятное слово
Положи на язык,
Чтобы глубже дышать и петь.
Кукареку, Господь!

Я проснусь раньше дворников,
В пупырышках, как мяч баскетбольный...
От окна, сделав несколько мягких шагов
Голубое яблоко неба
С фиолетовой ветки Вселенной
Осторожно сниму.

И туда по каёмке соснового леса –
До горячего моря пройду.
Там рабов покупают и женщин –
Эрогенная зона планеты...
И налево к верблюдам и юртам,
Где под запах солёного чая
Ищут дети подвижных букашек
В голове друг у друга...
А на северо-запад, опять –
Там лежит на столе мой мундштук
И ещё сигареты без фильтра.
Во дворе по железу стучат –
Работяги проснулись.
И сухие листья старушек
Ветерок потянул к магазинам...
И пузатый сосед позевал
И пощупал покупку...
А она просыпаться не хочет –
Кукареку, мадам...
Кукареку, Господь, кукареку тебе!
Посмотри на меня и потрогай:
Я – бурлак твоей медленной лодки,
Мой кострами отравленный голос
Так тревожил тебя по ночам.
Остуди мое горло беседой –
Нам с тобой по пути в это утро...
Так давай нараспашку, на равных –
Нараспашку ярыжные души!
Кукареку, Господь!

* * *

Кладбище – это такой город,
Где на каждом доме
Мемориальная доска.

* * *

Откройте – к вам постучали.
Никого?
Значит, вам показалось –
Идите и спите.
Не можете?
Значит, бегите скорее –
Бегите и догоняйте.

* * *

Вечером, как стемнело,
Сигареты пересчитал
И подумал:
Не хватит
На ночь.

* * *

Деревушка в лесу...
Никого не любя,
С нелюбимой усну,
Проклиная себя.

* * *

Прохладен пол...
Вода, вода, вода...
И розовые камешки в реке –
Босые ноги на паркете.

* * *

Зимы той туземец – тузимец,
Ты жил, предвкушая кончину,
А строчки твои просились,
Как птицы – в жаркие страны –
Им холодно было, противно
В засыпанной снегом тетради...
Огнём медитаций, абстракций
Дышал ты, усы обжигая,
А ночи чертили в пространстве
Тропинки собачьего лая.
А друг твой – простуженный карлик,
Забравшись с ногами на кресло,
Про жёлтый песок и пальмы
Тянул бесконечную песню.
И снилось тебе и грезилось –
И море и лукоморье,
И скрёб тебе тело как лезвие
Тот свитер, изъеденный молью.
И в горле кровавилась трещина,
Казался табак сыроват...
Тебя навещала женщина,
А ты её не целовал.
И мрачно шутил – гигиена души...
И падал в пустую кровать,
И очень хотелось объятий и лжи,
Но не было сил целовать.
А карлик красноречивый
Лукаво на это смотрел...
Ты жил, предвкушая кончину,
А он тебе песенку пел.
Он был твоим маленьким бардом,
Философом и шутом,
Ты слушал так чутко и жадно
Его небылицы о том,
Что где-то на белом острове
Живут-поживают два брата –
Один чертит буковки тростью,
А младший играет с крабом.
Там тихие хижины, финики,
И люди коричневой кожи,
На острове нет гостиницы,
А значит, швейцаров тоже...
Те братья почти одинаковы,
А старшему тысячи лет...
На острове нет губернатора –
А значит, жандармов нет.
Так складно, как будто по книге...
А карлик, притворно скорбя,
Малюсеньким носиком шмыгал
И хитро глядел на тебя...
Потом обрывал свою сказку
Про этих далёких двоих,
И убежденно доказывал,
Что они – братья твои.
И морем, и солнцем повеяло
В твоей сиротливой глуши...
И ты ему даже поверил,
Но в путь всё равно не спешил.
А в комнате пахло врачами,
И в двери звонили не те,
И женщина не возвращалась,
И карлик в окно улетел...
Туземец – ни денег, ни чина...
На водку – у брата взаймы...
Ты жил, предвкушая кончину,
Захваченный в плен пустотою,
На острове белой зимы...
И лодку бумажную строил.

М. Чуприянову

Омывали город волны –
Волны белые как снег.
Мы гуляли. Жаль не помню,
Наяву или во сне.
Может быть, оно неважно –
Просто шли по берегу
«Что с того?» – наверно, скажешь
И ответить нечего.
Ветер дул. Да ведь не больно.
Только слезы капали.
Омывали город волны –
Белые лохматые,
А у них, таких лохматых,
Нет стремленья - к берегу.
Ах, каким я был богатым,
Только денег не было.
Был обнежен и обласкан,
Счастлив глупой радостью –
Пьянки, бабы, тряпки, пляски –
Никого не прятался.
За любовь платить не надо –
Думалось и верилось
За любовь. Оно бы ладно...
Просто шли по берегу,
Просто было как-то слишком
До невероятия...
Или просто звали Мишей
Моего приятеля.

Чахотка
(у Стаса
в Захарьино)

Время жидкое-жидкое – непонятные мерки,
А мужчины хмельней и нахальнее,
И на лицах косметика смерти
У старух в государстве Захарьино.
Время тянется, как слюна...
Ай товарищ, как мы живём?! –
Даже если сходим с ума –
Не от крови, а от ворон.
Что ж я, Господи, всё на себя?
Что за дело вороньей стране
До моей, под названьем «Всегда»? –
Здесь кощунственно думать о ней.
И не верь ты сравненьям и фразам –
Я проверенный временем лгун...
Но плевательница – будто ваза
С синеватым цветком твоих губ!
Это пьян я и сам уж не рад!
Но платка носового лоскут –
Будто тряпка, чтоб кисть вытирать...
Мы налили ещё по глотку...
Здесь по пьянке не принято петь –
Разве что на балкон, покурить...
Рядом с нами стояла смерть
И какой-то белёсый старик.
Он сказал: «Одуванчики
Закрываются на ночь...»
Кашлянул и ушёл в палату.
Он - никто, просто так, старый лапоть...
Он ушел... Становилось прохладно.
Мы ещё по словечку сказали –
Просто так – ни о чём, ерунду...
Да и он, старикан, пожалуй,
Ничего не имел в виду...
Смерть любимым
Не делает скидки –
Навалилась – хоть Богу молись...
Ты потрогал её за титьки
И сказал: «Ах ты, глупая, брысь!»

До чего же не свеж этот сон –
Кляксы птиц, и дома, как гроба...
Мне казалось, что чёрных ворон
Сочинил художник Грабарь.

* * *

Тело боксёра дубеет снаружи
От нанесённых обид.
Даже красиво – мозоли на роже,
И никогда не болит.

Яблоко, ягода, облако плакало...
Как вам угодно – имя лишь звук.
Ленточка лакмуса, кислое лакомство...
Не называю, а просто зову.

Переживаю звонки твои заново,
Твой силуэтик застыл у окна...
Дом - что психушка у Стаса Исаева:
Сто сумасшедших – сиделка одна.

Здесь под иконами тварь безымянная
Дышит мне в ухо, тебя заменив,
Какает на пол, и плачет, и заново
Переживает бездомные дни.

Тени с весны невесомых слияний
Самовлюблённые спят под замками.
Я отпустил их – они побоялись –
Боженька, миленький, – не отпускают!

Что тут поделаешь – заперли на ночь –
Просто от ужаса спать в одиночку...
Синий огонь выползает из ванной
И по стаканам, и по глоточку.

Царство небесное – парень я хитрый,
Знаю чья воля, и не называю,
Хлеба понюхаю, усики вытру,
И завываю, и завываю.

Аналогично – молиться и клянчить,
Нянька-сестричка, оставь покурить...
После стакана – только стаканчик,
И, заикаясь, о ней говорить.

Ополовинена наша посудина,
Я полувинен и судьи молчат,
Я осужден и невинен. Безумие.
Искры до неба, но гаснет очаг.

Бедные люди! Я как Достоевский
Чёрным помазал романы свои...
Чёрной игрою – вы досыта ешьте.
Боже мой, миленькая, позови!

Что тебе стоит с твоей добротою
Чёртика нежно зажать в кулачок.
Злая малышка – ну что тебе стоит!?
Добро, злое... время течёт.

Время дуреет от счастья и боли,
Время подвержено снам и теням...
Доброе, злое! Доброе, злое!
Свет побеждает. Тебя и меня.

* * *

В этой комнате жила мученица:
Нос картошкой, глаза бесцветные.
Ты забыл её, чтоб не мучиться,
Чтоб не каяться – цель известная.

Благодарен Создателю пламенно
За уменье казаться смешным
И за то, что мы все, как правило,
Вечной памяти лишены.

Ты забыл её – цель понятная...
И щенка по дешёвке купил.
Разговаривал с ним, как с приятелем,
Спал в обнимку и очень любил.

Эту жизнь называл одиночеством,
Мол уродов штампует роддом.
Даже имя моё и отчество
Выговаривается с трудом.

Но сирены не спят, ты копилку разбил
И пропал, и не вспомнить, как звали...
Где ты, страничек, с кем тоску поделил?
А щенка твоего своровали...

Обожал синеглазую родину,
А душа, чернокожий малыш,
Ультразвуком общалась с природою
По ночам, как летучая мышь.

А домой прилетал зимовать
И вопил от темна до темна:
Виноват... виноват... виноват!
Потому что в вине была истина...
Жил во истину жизнью двойной;
Каждый день по письму, по письму,
Окружённый своей узкоглазой роднёй,
А душой обожая чужую жену.

Ах, душа-душегуб! Всё ей что-то не так,
То ей нечем дышать, то ей некого греть...
То начнёт перед свиньями бисер метать,
То горение ей – тяжкий грех!

Ах, о чём я, о чём? Наш Создатель умён!
Время-доктор ответит на всё...
Мы не знаем пока наших тайных имён
Новый день начался, новый дом!

Новый дом. Как в нём чисто – живи новосёл!
А дорога всегда с перекрёстками
Хоть железная, хоть небесная...
Ты умрёшь где-нибудь под берёзкою,
Захлебнувшись весёлою песнею...

Ты помрёшь, пулей счастья ужаленный,
Заслужив себе вечный покой.
И заботливые горожане
Жёлтый домик пометят доской.

Мрамор, буковками озвученный,
Будет надпись на нём такова:
«В этом доме когда-то жил мученик,
Он по мученице тосковал».