После смерти Нины я не нахожу никого, кто был бы так же по-настоящему жив и духовен, кто бы так безошибочно отличал главное, подлинное от второстепенного.
Для нее пойти в дом к старому, умирающему, чужому человек было чище, необходимее, чем на вернисаж, где успех, и светские разговоры и ложь.
Дружить с ней, любить ее было иногда счастливо, иногда невозможно тяжело. Потому что сама она жила на пределе возможного и от других требовала того же.
Когда я впервые увидела ее на рисовальных вечерах, меня поразил стиль ее рисования, сам процесс того, как она это делала. Это всегда было замечательно талантливо, но, главное, она не стремилась «делать вещь», - варианты писались, перекрывая уже законченные, на мой взгляд совершенные. Последний иногда мог быть не самым лучшим. Мне было так жаль их, каждый хотелось сохранить. Ей - нет. Рвала графику, записывала живопись. Я не понимала. Она говорила: - "писать для меня - счастье", отмахивлась: -"еще нарисую", морщилась: - "краски очень дорогие".
Она была неразговорчива, как сама про себя говорила -"косноязычна". Одобрение выражалось радостным, взрывчатым, искренним смехом, молчаливым прикрытием век, или "Да!"- выдохнутым из самой глубины. Протест - гневным, безусловным "Нет!", или молчанием, от которого становилось очень ненуютно.
Как замечательно она умела молчать и неторопливо, любовно ставила на стол две чашки, несколько кусков хлеба, яблоко, разрезанное на четыре части, разливала чай.
В суетливой, сумашедшей Москве этот чай превращался в событие, в трапезу. Я как бы поподала в безвременье. Как я жалею сейчас, что пугаясь этой тишины я говорила, говорила...
Уговорить ее принять что-то в подарок было сложно - никогда ничего не брала, а если брала, то очень быстро передаривала. Зато сама отдавала все - до конца. Иногда хотелось крикнуть - "Так нельзя! Так не выживешь! Посмотри, что делается вокруг, ну надо же иметь хоть немного здравого смысла." И на любые мои предложения пойти куда-нибудь "пристроиться",- очень резкое -"Нет!"
У Нины от рака умирал отец. Ее живопись, всегда талантливая становилась предельно серьезной. Одна из картин - на смерть отца: на теплой, охристо-коричневой земле, под бело-золотистым, светящимся небом у большого дерева стоят , обнявшись две фигурки - последние прощение, приятие, прощание...
Она часто рисовала, одновременно заполняя лист стихами, прозой. На одном из таких листов - страшные, искаженные гримасой злобы лица и текст:
"Опять набросилась вся нечисть на голову мою,
как саранча безжалостно жующая посевы...
la vie de l'artist"
После нининой смерти, разбирая ее рукописи, я была потрясена - все, о чем она молчала было в них. Мы дружили, любили друг друга, но с настоящей Ниной, при её жизни - я так и не встретилась...
Только через рукописи, стихи, дневники, я стало понимать, что стояло за ее молчанием.
Какая это была радость встречи с ней и, не прошедшая до сих пор, горечь потери.
Любовь Жуховичер

Экзистенциальное и экспрессионистическое начало творчества Нины Веденеевой питаются западным индивидуализмом, корни его европейско-христианские. Понять почему мир так жесток, почему человек одинок в этом мире, что он чувствует на грани жизни и смерти,что закаляет его дух, что спасает человека - вот задача творца, и автор решает эту задачу всеми доступными ему средствами - живописью, поэзией, прозой, графикой, скульптурой, и зритель приглашается к сопереживанию, к глубокому разговору о сути бытия.
В графике последних лет космические масштабы и ритмы выражены через их антропоморфное воплощение. В пространстве белых листов разбросаны охваченные страстями грузные тела людей-титанов. В обществе или в одиночестве, в мятежном порыве или скованные покоем, они страдают от неодолимого ужаса. Но, скорченные и вытянувшиеся, согбенные и распятые, герои Веденеевой демонстрируют величие духа. В их отчаянии есть мощь, приобретённая через эти страдания. “Страх не для слабых” - утверждал Кьеркегор. Страх закаляет волю человека. Страх раскрывает в человеке его сущность, делает сильным, обнажает ценность жизни.
Коллективный гений первобытного человека воплотил в универсальном образе мирового древа оптимистическую идею вечности жизни. Изображение могучего дерева, драматически противопоставленного всему вокруг, в живописи Нины Веденеевой подчеркивает незащищённость и быстротечность человеческого существования, одушевляя природу, она наделяет ее таинственной силой.

Всё просто в дереве,
Во мне не просто.
И силясь отразить себя саму,
Мятежный дух я в дерево вселяю
И облакам печальный лик дарю.

Путь реализации творческого импульса в графике значительно короче чем в живописи и это дает возможность заглянуть в творческую лабораторию. Рисунок не требует завершенности, в нем художник раскрывается непосредственно, как бы разговаривая с самим собой. Очень часто в графически работах Веденеевой рядом с изобразительным образом возникает текст. Это строки лихорадочно написаных стихов и просто рассуждений, наполненных переживаниями художницы, которая несмотря на свою болезнь, оставалась творцом до последнего мгновения жизни.
Лист с погрудным изображением женщины с болезненным лицом, прикрытым в отчаянии рукой, и со сходящей со спины маленькой женской фигурой. Символ души, покидающей больное тело? Рядом стихи:

Я умираю,
И никто не видит и не понимает этого.
Распадаюсь на составные части.
И душа моя Господу. Господу беспредельно.
Цветущим миндалям, завету моему.

В других работах мы видим людей, которые двигаются сквозь некое пространство. Пластическое решение темы судьбы, бытия человека в мире. С величайшим творческим напряжением она, словно скульптор “выцарапавыет” из плоскости бумаги объёмы человеческих тел. Движение пера быстрое, штрих жёсткий, нервный.

На холст обрушиться всей мощью звука,
Всей мощью торжества моей победы
Над немотой моей, над глухотой.
Над одиночеством и над болезнью.
Рвать из холста
Людей, деревья. небо,
То сатанинскою, то Божьей волей
Всему даруя жизнь.

В работе Веденеева мобилизует все свои силы и подчиняет себе материалы и образы. Она видит жизнь через трагедию, её герой противостоит мировому злу. Его воля полностью направлена на борьбу. Каждым движением, каждым жестом он осуществляет вызов неумолимой судьбе. Люди на рисунках Веденеевой в отчаянии хватаются за голову, падают на колени, с надеждой взывают к небу.
Лист, написанный гуашью, -“Насилие”. Несколько фигур над телом погибшего. Пространство отмечено только линией горизонта. Земля, небо и люди между ними. Группа, размещенная по диагонали, наполняет событие динамикой. Над апокалипсической сценой разверзлось бездна ночного неба. Под его тяжестью происходит трагедия. В рваных контурах фигур, активности света наложенных белил, контрасте светлых силуэтов и тёмного фона сконцентрированы ужас и протест.
Те же ярко эмоциональные качества средств выразительности присутствуют в творчестве Ван Гога. Линии, штриху, мазку он придавал столько экстатичности, что они воздействовали сильнее чем мотив изображения. Все страсти его неистовой души находили выход в экспрессии следа, который оставляла рука. Эту же аффектацию линии и штриха видим мы в рисунках Веденеевой. Связывает её с великим голандцем и отношение к творчеству как к способу выживания. Оно было противопоставлено болезни и смерти. Мы это наблюдаем в её рисунках, читаем в её стихах. Трагический характер её работ формируется не столько мотивом, сколько его пластическим решением. В хаотичности штриха содержится отчаяние и свобода. Он не столько очерчивает форму, сколько создаёт сетку напряженно извилистых линий, эмоциональную ауру образа. Люди на листах Веденеевой словно факелы горят в окружении динамичной штриховки, которая переходя в очертания земли и неба, создаёт ощущение вселенской катастрофы.
Лист с семью поясными фигурами сочувствующих, мрачных людей. Вокруг них текст:

Когда мне говорят, что жизнь полна печали,
Я вспоминаю ход небесных мощных вод,
То бледно-голубых, то розовых, то блёклых.
И плоть свою презрев, я верю только им.

……

Быть счастливой вопреки хворой плоти своей.
Быть счастливой вопреки ярой злобе чужой,
Одиночеству, голоду.

Быть счастливой и яркой, как небо.
И сильной как небо.
Плыть широкой рекой среди облаков,
Сквозь облака.

Рисунок Нины Веденеевой из коллекции “Листки из альбома”. Маленькая фигура человека под тяжёлым пасмурным небом. Настоящий шедевр, где сугубо графическая техника, основанная на выразительности линии, даёт чисто живописный образ. Судорожная вибрация сгустков и разбегов линий. Их хаотичные сплетения лепят аморфную форму клубящихся облаков. Повторные наложения в местах затемнений плотной штриховки и росчерков придают облакам весомость и объём. Собирающиеся и расходящиеся линии создают впечатление тональной градации. Перспективное размещение облаков рождает эффект восходящих планов, своеобразных ступенек большой лестницы в небо. У её основания маленькая фигурка человека. Её очертания сформированы многократно проведёнными линиями, колебания которых пульсируют в унисон бурлящему ритму небесной стихии. Рядом стихи:

Когда от смерти возвращаюсь вновь,
Покинув искалеченное тело,
Душа моя взлетает к небу смело
И славит жизнь.

Каждая из этих работ является истинным творческим откровением, в котором автору удалось реализовать свои идеалы и одновременно передать художественные искания своего времени. Творчество Нины Веденеевой могучим деревом перерасло боль и страх обособленного человеческого существования, стало той лестницей, которая соединила её с вечностью.
Людмила Вакар

"Падать вниз головой"
(из книги Веры Чайковской "Удивить париж" Москва 1999

В 1996 году в Третьяковке (что на Крымском валу) проходил цикл вечеров галереи «Московская палитра».
Первый вечер был посвящен умершей в 1992 году в тридцатидвухлетнем возрасте художнице Нине Веденеевой. О ней я и хочу поразмышлять. Не потому, что рано умерла. Такое, увы, случается. Потому, что успела сделать свое дело, высказаться, как успели молодой Лермонтов и юный Рембо.
Голоса об оскудении искусства, об отсутствии «крупных талантов» в наши дни повсеместны. И только разговор об индивидуальной жизни и судьбе творческой личности может показать, что все эти голоса, по сути, весьма поверхностны и пошлы, что истинные таланты - вокруг нас - тоскуют, вдохновляются, сходят с ума, ищут сочувствия, живут на пределе возможного и гибнут, гибнут, кто от случайной пули, как Виктор Попков, кто от смертельной болезни, как Нина Веденеева. И все - от отсутствия любви и понимания.
Впервые я услышала о Нине от ее подруги - художницы Любови Жуховичер: есть, мол, такая очень одаренная и сейчас очень больная художница, во всем необычная.
Пришлось вспомнить об этой необычности, когда мой тогдашний сосед и старший друг, замечательный художник Илья Львович Табенкин сказал с удивленной улыбкой, что к нему стала приходить убирать мастерскую, мыть полы какая-то молодая художница, кажется, Нина. Оказалось, действительно она. Почему не смотреть работы? Не творчески общаться? А мыть полы?
Об этом я размышляла на посмертной выставке художницы в ЦДХ, показавшей уровень ее работ и степень самобытности. Может быть, только пример Марины Цветаевой, которая в голодной и холодной Москве начала 20-х ходила переписывать мемуарные тексты внука декабриста, театрального критика Сергея Волконского (не свое писала, а переписывала чужое и не сверхгениальное!), по-
мог мне понять Нину Веденееву.
Общее тут - предельные требования к себе, вплоть до самоумаления, и бесконечная любовь к недооцененному, уходящему.

Есть некий час -
как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества... -

писала Цветаева в цикле «Ученик», навеянном ее «служением» Волконскому...
...Есть художники, воплощающие гармонические миры.
Мне уже довелось здесь писать об одном из таких художников - Юрии Бурджеляне, кстати, любимом учителе Веденеевой, единственном, о котором она упоминает в краткой автобиографии.
Художниками «гармонии» были и Илья Табенкин, и Дмитрий Краснопевцев - авторы таинственных метафизических натюрмортов. Но гармония эта покупается ценой ухода из реальной жизни в мир «потусторонний», сновидческий, в поэтические грезы об «иных берегах». Там возможно не счастье, но хотя бы покой.
Не то у Нины. В лучших ее работах мир кипит, взрывается, пульсирует, стекающая с холста краска как бы с трудом удерживает этот взвихренный, беспокойный космос в относительной стабильности. Это мир земной (еще земной), но увиденный на пределе бытия как бы стремительно падающей в бездну личностью, о которой Владислав Ходасевич писал:

Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг - а иной.

Есть две возможности земной «предельности», о которых в свое время в одной из лучших своих книг написал Зигмунд Фрейд, - Эрос и Танатос, любовь и смерть...
...Но такое же «помраченное сознание» падающего вниз головой человека дает и предельный настрой на Танатос. Возникает какой-то новый опыт переживания мира, новое видение и новая жизнь (как ни парадоксально это звучит), причем жизнь более яркая и интенсивная, оставляющая на холстах ощущение свечения и теплоты.
Мне даже кажется, что ранняя смерть Нины Веденеевой была некоторым образом спровоцирована ею самой. Это ответ тех духов, которых она сама вызвала. Собственно говоря, эротический, позволяющий углубиться в материю жизни, в ее вкус и запах, многообразие и полноту импульс был в Нине несколько ослаблен. Недаром многие ее стихи (а она писала и стихи) написаны от мужского лица. Но это не погружение в стихию другого пола, а поиск выхода в какую-то «нейтральную», внеполовую интонацию, в голос «духа». И недаром в стихотворении, специально посвященном характеристике женщин, Нина дает эту характеристику вполне отстраненно, как бесплотный и бесполый ангел, наблюдающий за своими героинями с высоты:

Но когда они поднимают лица-цветы
и бесстрашно бросаются
в серое городское утро,
несчастные и беззащитные,
полные страха перед надвигающейся старостью,
перед болезнями,
перед любовью;
когда они осторожно касаются
телефонных дисков
и глаза их погружаются в печаль ожиданий,
я люблю их.
(Н. Веденеева. Женщины - это зимние яблоки)

Итак, предельность Танатоса... Что это? Выразимо ли в живописи?
У Веденеевой это коричневатые, «земляные» краски, желтоватые, сероватые, но не открытые тона - не зеленые, не багряные, не розовые. Мир «персти земной», первичного хаоса,
которого все произошло и в который все возвращается. Но перед уходом - на пороге жизни и смерти - излучает поразительное тепло и свет, даже не свет, а сияние.
Такова и эта живопись. Напрасно было бы в ней искать приметы «семидесятничества», «восьмидесятничества» или каких-то еще десятилетий. Ближайших учителей мы не вычислим. Учителя - трагичнейшие мировые художники Рембрандт, Брейгель... Аура мировая, а не местная.
Юрий Бурджелян учил в Полиграфе художественно мыслить, а не накладывать краску на холст. Это умение у Нины - свое, неповторимое. Краска с незаконченного автопортрета словно все еще стекает, движется, не дает облику затвердеть и завершиться. И это не внешний прием, а суть внутреннего поиска художницы - бесконечность совершенствования, жизни, творчества...
Корявое, кряжистое, угловатое дерево сучьями, ветвями, кривым стволом силится удержаться в клубящемся беспокойном космосе («Дерево, посвящение отцу», 1991). Это еще тот миг, когда дерево живо, но мир уже «иной», уходящий, ускользающий, прощально сияющий.
В «Ветре» (1990-1991) мировой космос еще более взвихрен, и художница закручивает вихревое движение до ощущения космического катаклизма, а вот уже и упавший «вниз головой» («Поверженный», 1991) - работа, где небеса и земля на миг сомкнулись, принимая легкую плоть...
Явление Нины Веденеевой, выпадающей из канонов, не примкнувшей ни к каким группам, одинокой и самобытной, как-то обнадеживает. Несмотря даже на ее трудную жизнь, неизвестность и раннюю смерть. Ее картины, написанные маслом, и графика куплены Третьяковкой. Стихи опубликованы. Она состоялась. Выстояла. Сумела. А это, как ни говори, дорогого стоит.
Вера Чайковская

Родилась 28.04.1959 в Ялте, в 1983 окончила Московский Полиграфический институт, в 1987 вступила в члены молодежного объединения Московского Союза художников, 17.01 1992 умерла в Москве. А между этими датами уместилась целая жизнь. Это жизнь чудесной художницы и поэтессы Нины Веденеевой, к десятой годовщине смерти которой ее друзья и почитатели организовали персональную выставку в выставочном зале на Солянке. И вся эта недолгая, яркая и трагическая, жизнь, которую каждый из нас так тщательно стремится защитить от чужих и недобрых взглядов, оказалась в беззащитной обнаженности перед всем миром. Радости и страдания, трудности и свершения, дружбы и любви, поиски и сомнения, страхи и преодоления, которые эту жизнь составляли, смотрят теперь на нас с больших масляных монохромов Нины, ее графических листов, ее портретов и пейзажей. Они говорят словами ее стихов и дневниковых записей. А незащищенная хрупкость и быстротечность человеческой жизни, которые являются основным мотивом творчества художницы, вдруг превращаются в свою противоположность, наделяя эту жизнь смыслом, мудростью и силой. И пусть порой ее картины даже кажутся незавершенными, а стихи лихорадочно написанными, то это лишь еще раз напоминает нам о том, что жизнь несовершенна и лихорадочна. И лишь внутренняя свобода и безрассудство способны помочь выиграть схватку с жизнью. О чем Нина Веденеева и написала однажды: «Когда от смерти возвращаюсь вновь,/ Покинув искалеченное тело,/ Душа моя взлетает к небу смело/ И славит жизнь».

Юлия Логинова