Порою мне кажутся только сном и те бесконечно томительные недели ожидания, и роскошное кафе на углу Триумфальной площади, и мои ночные бдения под возбужденный шепот игроков за соседним столом и сам Элайя…
Но, конечно, нет, то был не сон, как бы мне самому не хотелось внушить себе это. Тогда мне было уже под тридцать, но по меркам людей моей профессии я был еще очень молодым специалистом. Да и не в профессии было дело. В то время глаза мои не могли различить впереди ничего, кроме беспросветного мрака. Каждое утро я просыпался, лишь для того, чтобы вновь провести весь день наедине со своими страхами и чувством тоски, постепенно пожиравшими мою ополоумевшую от неспособности сделать хоть какой-нибудь достойный выбор душу.
Бывало, часами я сидел в одиночестве в большом пустом кабинете на Via de F,*** созерцая сквозь выпуклое стекло аквариума лениво помахивавших плавниками золотых рыбок. Среди них была одна, привлекавшая мое внимание более всех прочих, неуживчивая обитательница подводных замков — хищная ауриана с плоским переливчато-радужным телом, напоминавшим перо райской птицы, некогда украшавшее черные волосы Мэрит. По отношению к своим многочисленным соседям ауриана была настроена откровенно враждебно и всячески стремилась изгнать их с территории, которую по праву считала безраздельно принадлежавшей только ей.
Солнце вставало и заходило за окнами особняка, а я всякий раз обнаруживал, что даже не пошевелился за все тринадцать рабочих часов жаркого летнего дня.
Наконец наступала ночь, и в такие моменты мне казалось, что сам город, как затонувший галлеон, тихо уходил во тьму, на дно мирового океана. Я снова и снова задавал себе вопрос, сколько еще нам всем остается ждать до того, как будет воочию явлено навязшее в зубах пророчество о Судии и Агнце, грядущем с мечом в руках. И разумеется я не получал никакого ответа. Но зато как обычно раздавался оглушительный звонок и снисходительный голос господина T*** интересовался, как продвигается, порученное мне дело.
Не стыдясь своей безалаберности, я искренне отвечал ему, что никак. Упреков мне выслушивать не доводилось, но я прекрасно знал, что по истечении отведенного мне срока меня, в случае неудачи, ожидает самое банальное увольнение. Но я не особенно расстраивался по этому поводу, мне давно уже было все равно, чем все это закончится.
Около полуночи я отправлялся в кафе «Житан» и заказывал себе отдельный столик поближе к играющим. В этом ночном заведении принято было заказывать лучшие марки спиртного, а я его терпеть не мог. К тому же еще в начале весны я бросил курить. Таким образом, занять себя мне было нечем, и я, повинуясь неодолимой потребности своего организма в отдыхе, просто спал, подперев рукой голову или прислонившись спиной к декоративной мраморной колонне с пылающим наверху факелом.
Я ждал появления Элайи. После успеха мюзикла «Человек, у которого были крылья» его выступления проходили в торжественной тишине под вздохи бесчисленных поклонников. Собственно именно ради него все и собирались, сестер Брау, как правило, слушали в пол уха, если слушали вообще.
Элайя, сорокалетний латиноамериканец, высокий, статный, с зачесанными назад вьющимися темными волосами и прекрасным орлиным профилем обычно выходил на сцену ближе к полуночи. Его светлые серые глаза всегда были устремлены в центр зала, на прозрачный экран с грубоватым изображением цыганских плясок. Он пел почти безучастно стоя перед публикой, а его густой чарующий голос звучал под сводами кафе подобно приглушенному гулу церковного органа. Достаточно было одной-двух арий, и зал надолго замирал, околдованный услышанным. Я с трудом мог разобрать слова, которые он произносил, его непередаваемый акцент, и мое скверное знание испанского не позволяли мне вникнуть в смысл этой трагической истории. Да, откровенно говоря, я в этом и не нуждался.
Я ждал… но чего именно, я и сам тогда плохо представлял себе. Однажды уже на рассвете после того, как Элайя скрылся за импровизированными кулисами, я снова погрузился в свои нелепые раздумья, отключившись ото всего, что меня окружало.
Я очнулся, лишь почувствовав, как чья-то пылающая рука пожимает мое запястье. Тогда-то я и увидел прямо перед собой пристальный взгляд серых глаз маэстро.
— Он скоро придет, — почти шепотом произнес Элайя, — Он придет, Джеральд.
Я покачал головой, с трудом понимая, о чем он пытается со мной заговорить. Но Элайя все ближе и ближе наклонялся ко мне, перегибаясь через стол, словно боясь, что кто-нибудь может услышать слова, предназначавшиеся только для моих ушей.
— Я боюсь за тебя, — добавил он, — Это будет хуже, чем ты думаешь.
Я невольно усмехнулся ему в ответ. Хуже, чем я думаю? Куда уж хуже могло быть? Я чувствовал, что схожу с ума, теряю рассудок, перестаю видеть то, что я всегда мог заставить себя видеть.
— Мне все равно, — ответил я ему и попытался высвободить свою руку. — Пропади все пропадом, пусть все будет как в твоей песне:

Очарование смерти и вечной любви —
Город в ночных огнях
Мне будет надежным щитом,
Отче, я — грешник, и руки мои в крови,
Но кровь эта станет когда-нибудь
Лучшим твоим вином…

Элайя отпустил мое запястье и закрыл лицо рукой. А я продолжал наблюдать за тем, как ловко игроки тасуют колоды и обмениваются многозначительными обезьяньими жестами.

****
Сегодня я ехал в троллейбусе полном сумасшедших. Я давно уже замечал, что сумасшедших вокруг гораздо больше, чем нас пытаются убедить выбивающиеся из сил СМИ. Сумасшедшие философствуют, ожесточенно спорят о том, как наиболее успешно реализовать программу переустройства двора, города, страны, мира, Вселенной. Прислушиваясь к их разговорам, я и сам начинаю постепенно утрачивать способность рассуждать здраво.
Вместо того, чтобы пойти в «Житан», я познакомился с маленькой желтоглазой девушкой, у нее было прелестное лицо египетской кошки, и она читала чудесные, лишенные всякого размера и ритма стихи — стихи ни о чем. Это была подлинная поэзия духа или Бога, забывшего самого себя. Я угостил ее чаем с миндальными пирожными, и попросил автограф. А она смущенно ответила, что не умеет писать. Такого мне еще слышать не доводилось. Оказывается у нее свой алфавит, ничем не напоминающий египетские иероглифы.

*

— Запомни, Бесс, — заговорила Джоанна, помогая прицелиться своей ученице, — женщина рождается для того, чтобы распуститься и увясть подобно цветку, ты — не цветок, и никогда не станешь им, ты должна следить за полетом ножа, ты должна стать ножом, стремящимся достичь цели, даже в невесомости. Давай…
Девушка метнула нож, и он вонзился точно в самое сердце бегущей по стене тени.
— Будь еще жестче, еще легче и еще безумнее, — посоветовала ей наставница. — Тебе придется делать это, когда твои ноги не будут касаться земли.
— Мне жаль всех, кто обречен на страдания, всех, кто лишен любви, всех, чьи глаза не видят солнца, — задумчиво произнесла Бесс. — Я должна только учиться попадать в цель?
— Наверное, — нахмурившись, ответила Джоанна, медленно прохаживаясь из угла в угол, ее длинная черная, расшитая серебром юбка волочилась за ней по полу как шлейф. — Мне и самой нередко бывает жаль их.
— Вчера я читала ему варти, и он был околдован их красотой, но совершенно не понял их смысла. Он мне нравится.
— Зачем было читать, если все без толку? Надо было сначала объяснить ему то, как их полагается слушать, — возразила наставница.
— Зато он получил удовольствие от их ни с чем не сопоставимого совершенства.
Джоанна равнодушно пожала плечами, но спорить не стала.

*
Он придет! Пусть… Я так давно жду Его, что мне уже не терпится крикнуть Ему: «Эй, ты поганая скотина, ну что еще ты придумал, чтобы достать меня?». Я вскрыл чужой почтовый ящик и копаюсь в чужих письмах, без всякого зазрения совести. Зачем я это делаю? Да ни за чем, просто так ради развлечения. Этот акт нарушения права на тайну переписки радует меня больше, чем хорошая погода. Кому я помог за свою жизнь? Никому. Я никого не спас от голода, никого не защитил от смерти, ни с кем не разделил свою веру и никого не наставил на путь истинный. Тем более что и сам я не знаю, какой из всех бесчисленных путей принято называть истинным.
Другое дело Элайя. Само имя его означает «утоляющий боль». Большую часть своих денег он перечисляет в фонды помощи нуждающимся, в отличие от тех, кто коллекционирует автомобили. Отчего же он несчастен? Все от того же, от чего и все мы… Его мучают воспоминания. Его мучает совесть. Я ничего не знаю о нем и, тем не менее, я знаю его лучше, чем можно было бы ожидать. Я понял это с первого же момента нашего знакомства, с его первого появления в «Житан» и еще раньше, с тех, пор, когда увидел впервые его мюзикл по телевизору. После этого я отнес телевизор на помойку. Элайя был прекрасен, отвратительно было то, что я пялился на него в этот ящик.

*
А в письмах не нашлось ничего интересного. Так обычный вздор, рассуждения о смысле бытия.
Меня не спрашивают, как продвигается дело, не требуют никаких отчетов, не приглашают на встречи и заседания. Может, меня уже уволили?

*
Нет, меня не уволили, и даже выплатили мне гонорар за мою безрезультатную деятельность по сбору компромата. До чего же я, должно быть, опустился, если я вынужден брать деньги за то, что роюсь в чужой мусорной корзине?
Гонорар я отослал в счет уплаты долга за квартиру. После чего я не смог отказать себе в удовольствии посетить «Житан». Элайи там не было.

*
В понедельник мне сообщили, что подозреваемый И*** был найден мертвым на квартире Вэйна. У самого Вэйна было железное алиби — в ту ночь он находился в своем загородном доме в L,*** что мог подтвердить его престарелый родственник, проживающий там в настоящий момент. Причина смерти абсурдна — передозировка лекарства, которое И*** принимал в течение шести лет. Разумеется, дело не в лекарстве, и не в передозировке. Но, похоже, историю закроют и сдадут в архив, а у меня в послужном списке появится еще один увесистый минус, подстать объекту моего безуспешного расследования. Впервые за три недели я разделся и лег спать, постелив постель. Можно вздохнуть с облегчением. Варти снились мне всю ночь. Бегущие строки, бегущие тени… Замечательные стихи о печалях небесных.

*
Золотые рыбки забеспокоились при моем появлении. А моя любимица ауриана и вовсе спряталась в глубоком гроте. Я знаю, что Элайя был прав, более того, его предупреждение было в высшей степени серьезным. Но я закрываю на это глаза. Не хочу больше ничего знать. На смену моей затянувшейся сонливости пришла бессонница.
Ночами я бродил по городу, освещенному тысячами слепых желтых, красных и зеленых огней, рифмовал слоганы рекламных щитов и внимательно вглядывался в лица прохожих. В одну из таких ночей я встретил Бесс. Она сидела на автобусной остановке, маленькая, озябшая и хрупкая в костюме ворона. Черная бахрома ее рукавов свисала почти до колен.
— Я вспоминал твои варти, — сказал я ей. — А еще раньше я видел странный сон. В мое окно залетел ворон с желтыми глазами, его блестящее черное оперение было гладким как воск, я хотел было свернуть ему шею, но затем передумал и выпустил на волю. Ринувшись оземь и соприкоснувшись с нею, он разлетелся по ветру сухими осенними листьями.
— Пойдем, — она взяла меня за руку и повела за собой.

*
Все стены залы, отделанные пластиковыми панелями, были утыканы армейскими ножами, меня это не испугало, напротив я еще больше заинтересовался моей маленькой знакомой.
— Извини, — сказала Бесс, — мне больше некуда тебя пригласить, но если Джоанна узнает, она будет недовольна.
— Ты предпочитаешь…
— Я нечего не предпочитаю, — оборвала она меня на полуслове, — ни-че-го. Меня притягивает только цель. Я должна попасть в цель, поэтому, когда ты поймешь, что силы покидают тебя, изогнись так, чтобы нож не задел тебя.
— Так и сделаю, — пообещал я ей, не раздумывая над тем, о чем шла речь.
Она бросила на пол рюкзак и, положив на него голову, свернулась калачиком и уснула. Как я завидовал ей тогда, ее спокойному сну, и тому, что она может позволить себе вот так запросто довериться первому встречному, не боясь, что он прирежет ее во сне. Рассчитывать на помощь этой девочки было бы признаком слабоумия.

*
Наконец-то я дожил до светлого дня – меня уволили. Пособие мне выплатили чисто символическое, и я роздал его нищим. Чем меньше ты хочешь приобрести, тем свободнее чувствуешь себя. Меня снова потянуло в «Житан».
Элайя пел, а я дремал, окутанный властной тоской его голоса. Надо полагать ему просто надоело видеть, как я пренебрегаю его гением. Я преклонялся перед ним, горячо и искренне, но в то время в целом мире вряд ли можно было сыскать хоть что-нибудь, что способно было заинтересовать меня.
Он сел за мой столик и заказал абсент. «Житан» было единственным местом в Г***, где можно было без всякого риска отравления приобщиться к этому напитку.
— Сделай мне одолжение, — обратился ко мне маэстро, — прими мое приглашение и будь сегодня моим гостем.
— С удовольствием, — согласился я.

*
Элайя жил в малонаселенном пригороде K***. Он сам водил машину, хотя при его доходах он вполне мог позволить себе оплачивать услуги и двух сотен шоферов. Дом его был окружен восхитительным парком с дубовой аллей. Теплый свежий воздух июльской ночи кружил мне голову.
Он привел меня в темное, окруженное декоративной ухоженной зеленью место, там, в центре палисадника стоял пьедестал, достаточно высокий, ибо мне пришлось запрокинуть голову, чтобы рассмотреть скульптуру. Это был Серебряный Волк Талейн. Всего лишь тотем древнего рода и ничего больше. Я спросил Элайю, что это означает.
— Это памятник, — пояснил маэстро, — пять лет назад моя жена и двое сыновей погибли в автокатастрофе, Талейн охраняет покой ушедших.
Серебряный зверь в свете двух маленьких фонарей, озарявших палисадник, казался живым, я невольно потянулся рукой к его шкуре отливавшей густым металлическим блеском, но Элайя остановил меня.
— Не буди то, чему еще не пришло время проснуться.
Всю ночь мы просидели с ним в его китайском павильоне, где пили холодный чай и беседовали о том, что было вполне безразлично нам обоим.

*
Прощаясь с ним, я заметил:
— Вероятно я все же знаю то, что знать не должно…
— Все мы знаем больше, чем дозволено, но именно это и делает нас такими, какие мы есть, Джеральд.

*
Прекрасная летняя ночь, прекрасная и гнетущая. Дело И*** стоило мне работы. Я не жалел об этом. На улицах никого нет, город словно вымер. Мне позвонили и тут же предложили другое место, во многих отношениях лучше прежнего. Но я отказался. Неизвестно, что сулит мне будущее. А я привык уповать на удачу.
Шаги за спиной не заставили меня оглянуться, я свернул в темный переулок рядом со сквером городского театра, а земля уже стремительно уходила у меня из-под ног. Он крепко держал меня, пока мы поднимались над крышами домов, и тогда я начал хохотать как безумный. Я радовался происходящему и понимал, что приближаюсь к заветной черте своих ожиданий. Он поднимался все выше и выше, пока город не превратился под нами в море дрожащих огней, среди которого хаотично выступали черные бесподобно-уродливые очертания готических зданий. Ключ есть врата — вспомнилось мне тогда загадочное откровение из песни Элайи. Я — есть ключ и врата…
Но Ему не достанется ни то, ни другое. Я — убийца. Я убил, но никто, клянусь, никто, ни одна лаборатория в мире не сможет обнаружить доказательства моей вины. Я просто перенаправил потоки и само время убило его — жизнь есть медленная смерть, но в этом случае то, на что потребовались бы долгие годы произошло всего за несколько минут благодаря моему центростремительному вмешательству.
Кроме Элайи об этом знал только тот, кто поднял меня над городом.
— …там внизу твоя тюрьма и она станет тебе могилой. На правой твоей руке — крест, но левая должна служить мне. Все принадлежит мне, каждая капля вина, выпитого тобой, каждый кусок хлеба, каждый глоток воздуха. Я даю и отнимаю по воле своей, мне нужны ключ и врата. В обмен на них ты получишь мир, узри же примирение. Тебе не дано смириться, а я предлагаю тебе мир. Худой мир лучше доброй ссоры…

*
Пути Господни неисповедимы. Оказывается, меня не только не уволили, но еще и представили к награде за образцово ответственное отношение к своим обязанностям. Это привело меня в недоумение, но все похвалы в свой адрес я принял с положенной в таких случаях скромностью.

*
Я попытался прикинуть высоту, на которой он держал меня. Далеко внизу слабо мерцал сигнальный огонь шпиля фондовой биржи.
— Я есть ключ и врата, — подтвердил я и в ту же минуту увидел парящую рядом с нами во мраке ночи хрупкую фигурку Бесс.
И снова все показалось мне лишь дурным сном — близость смерти и возможное спасение, полет и блеснувшее в ее руках лезвие. Я изогнулся, как некогда велела мне эта маленькая защитница, и внезапно мне открылся смысл одной из ее двенадцати варти —

Целясь небесным клинком
В незащищенную грудь
Стань его острием
Сам проложи к ней путь…

И вот уже нет Бесс, а есть только стремительный выброс узкой стальной дорожки.
Ты не промахнулась, вороненок.
— Только не так… — Он вытащил нож из раны, как же я мог забыть: ни крови, ни сердца. — Так меня нельзя уничтожить.

*
Но что же было перед тем, как мы поднялись в небо? Ужин в ресторане или дома. Я уже не в силах вспомнить. Похоже, я вообще не ужинал в тот вечер. Разумеется, нет. Я встречался с судмедэспертом, по делу о смерти подозреваемого И***, и есть после этого мне долго не хотелось. А дальше я направился в дешевый бар недалеко от Via de F***, «Золотой слон» или что-то в этом роде, но ничуть не менее нелепое. Я встретил там молодого менеджера по костюмам Элайи, я часто видел, как он о чем-то беседовал с маэстро перед выступлениями в «Житан». Юджин Стаффи, его, кажется, так и звали. Стаффи меня узнал, и подсев ко мне, с воодушевлением начал рассказывать о новом проекте Элайи. А я отлично знал, что это он, а никто иной устроил автокатастрофу, в которой погибли жена и двое сыновей маэстро.
Он ничего не пил, только курил одну сигарету за другой, а затем предложил мне пройтись, и я согласился. Это он выбирал маршрут, и он завел меня в тот самый переулок, юркнув в какую-то подъездную дверь прежде, чем я услышал шаги позади, и ноги мои оторвались от земли.
B то же мгновение я понял наконец, что Стаффи и «жертва» моего недавнего тайного преступления — единое целое, демон Элайи был и моим демоном и страх заполнил мое сознание подобно бешенному потоку, вдруг прорвавшему гнилую плотину…

*
— А теперь лети вниз, и пусть ангелы твоего Создателя подхватят тебя над землей, если они все еще готовы снизойти до такого упрямого ничтожества как ты….
Он отпустил меня, и падение началось… Мне часто доводилось слышать, что в некоторых случаях сердце падающего останавливается за несколько секунд до удара о землю. Нет, это было не так, у меня было крепкое сердце, оно продолжало биться, вопреки моему неистовому желанию умереть поскорее. Казалось, проходили не минуты и не часы, а годы, смерть длинною в целую жизнь представлялась мне уже не наваждением, а подлинной и единственной реальностью.
Отчего же так страшно замедлилось время моего полета, только в Твоей власти было сделать это, свет моих очей и огонь души, только Тебе было дано укротить неизбежное и поменять местами небо и землю. Ты - тот, у кого всегда были крылья, и это о тебе пел истерзанный своим горем и отчаянием Элайя. Так мы опускались вниз легче воронова пера, легче самого воздуха. Вне сомнения я знал и об этом, когда бросился вниз с крыши семнадцатиэтажного здания на улице S***.

*
Я увидел землю прямо перед собой, черную мостовую гладкую и пустынную, здесь должно было окончиться мое странное путешествие в прямом и переносном смысле, я упал на асфальт всем телом, даже не почувствовав боли. Рядом остановился автомобиль, я поднял голову, разглядывая незамысловатый рисунок шины, пока Элайя не тронул меня за плечо.
— Надо уезжать, как можно скорее, Джеральд.
Он помог мне подняться и сесть в машину.
Как удивительно точно было рассчитано время и как пунктуален оказался маэстро. Это было последнее, что пришло мне на ум, перед тем, как Элайя открыл дверь пьедестала, и мы оба начали спускаться по ступеням его склепа.

*
Куда и зачем?
Меня снова одолела дьявольская сонливость, если бы не Элайя, я лег бы на каменный пол и не двинулся бы дальше. Элайя вскрикнул и схватился рукой за шею, я отчетливо видел, как кто-то скользнул мимо нас и направился к входу в главное помещение подземелья. Но дойти он не успел — серебристое сияние пронизало тьму — Талейн пронесся вслед убийце и гигантским прыжком кинулся ему на плечи, оба они растворились во мраке в преддверии центральной залы.
Я толкнул дверь и вынужден был закрыть глаза, не выдержавшие ослепительно яркого света. Мой первый и последний Учитель вместе с Мэрит выступили нам навстречу. В ее черных высоко подобранных волосах переливалось плоское радужное тело аурианы. Там, уже привыкнув к свету, я разглядел, что вся одежда Элайи была залита кровью. Кровь хлестала из глубокой раны у основания шеи, но Элайя продолжал улыбаться, не пытаясь остановить ее.
Мэрит молча склонила голову, давая нам тем самым понять, что она ничем уже не сможет помочь ему…
*

Как давно это было — вчера или, быть может, полгода, год назад? Не знаю.

Май 2002