ЕСТЬ ХОРОШИЕ ЛЮДИ НА СВЕТЕ
(артистизм Михаила Кочеткова)

Михаил Кочетков принадлежит к той немногочисленной надстройке в бардовском жанре, которая понимает песенное произведение прежде всего, как стихи. Он и печатается в литературной периодике не как текстовик, а без скидок – как поэт. Трудно было не запомнить внушительные публикации в альманахе “Конец века”, журнале “Волга” и в полусотне других. Стих Кочеткова – горячий, туго налитой, “взведенный” лирическим чувством словно пружина:

...И на картофельном востоке
Под колокольный перезвон
Взлетят мои больные строки
Гурьбой картофельных ворон...

Вот в чем кажущийся парадокс: Михаил Кочетков – поэт трагического мироощущения. Его герой – человек, загнанный в угол не столько обстоятельствами, сколько самим безжалостным духом века сего. Это – пронзительная нота одиночества и беззащитности. И сочувствия.

...Ив голубых его глазах печаль нечеловечья,
Вот так же смотрят на Сиам сиамские коты...

...Утопая в тяжелых валенках,
В доморощенном зипуне,
Заблудился, как мальчик маленький,
Я в дремучей своей стране...

...Вся-то мебель – четыре стакана,
Старый стол, да хромая кровать...

Много у Кочеткова вещей улыбчивых, даже ухарских. Но так же, как в его угрюмых строчках всегда ощутим подбадривающий сердце авторский голос, так и сквозь внешне забористые вирши просвечивает глубокая печаль понимания. В этом – черта душевной масштабности, знак подлинности дара. Ведь поэтичность, лиризм – мерило качества юмора, иронии.
Поэтический взгляд Михаила Кочеткова – неправдоподобно снисходителен. ...
Вероятно, нет такой слабости, которую поэт не оправдал бы в своих персонажах, не изобразил бы в смешном и по-своему привлекательном виде. Он, как добрый Веничка – все может простить, если захочет понять. (Или наоборот, я не помню).

...А у него душа-вонючка.
Что ей до нежности елейной?
Она дотянет до получки,
А там – согреется портвейном...

Причем из ряда неудачливых сограждан лирический герой себя не выделяет:

Два алкоголика на даче
Сидели третюю неделю
И, не закусывая, пили,
О судьбах Родины судача.
Один из них – покорный ваш...

Снижая пафос (“...Конечно, он герой, страдающий от ран. Ему прописаны буфет и ресторан...”), одухотворяя обиход (“...и холодильник, грузный как Безухов, ворчит расстроенным желудком..”), травестируя классику и классиков (“...Нет, весь я не умру. Я весь могу уехать...”, “...уже спешит очкарик Чехов...”), подтрунивая над собой (“...в халате с бабского плеча...”), словом – всеми средствами поэт отвоевывает у хаоса – человеческое, отогревает пространство жизни, пригодное для обитания, любимая метафора этого пространства – дружеское застолье:

Заходите – здесь ждут вас всегда!
Здесь нежданных гостей не бывает...

Да уж зайдем, мимо не проскочим... Хотя... застолье-то того-с... потустороннее...

...И, убиваясь по Отчизне,
В забытом доме у реки
Они сидят как дураки
Вот так всю жизнь... И после жизни...

Есть в поэзии, в песнях Кочеткова драгоценное качество, которое можно назвать драматургичностью. Мы всегда различим ее в прозе Искандера, в песнях Галича и Кима, в стихах Самойлова. Жизнь хороша не философским выводом, а процессом, фактурой, человеческим многоголосьем. Именно драматургичность дает стихотворению интонационный простор, будоражит его, преображает литературный текст в нарядное представление, в вечный праздник – веселый или грустный, неважно...

Старомодная, угловатая –
Челка рыжая набекрень...
Да откуда ж ты, конопатая?
Из каких таких деревень?..
.......................................................
...И хозяин украдкой в прихожей,
Отыскав старый папин кафтан,
Вытрет слезы и тихо положит
Папе доллар в дырявый карман...

Видимо, этот артистический избыток и сподвиг впоследствии Михаила к прямому контакту с миллионной телеаудиторией.
Но если уж говорить об артистизме, то без упоминания об одном уникальном свойстве Михаила Кочеткова – не обойтись. Свойство это почти необъяснимое, тем более на бумаге, но без него все остальное теряет эмоциональный градус. Я имею в виду – гипнотическое обаяние, могучую положительную ауру. Ведь за что, в сущности, зритель полюбил “Гнездо глухаря”, утреннюю передачу на пятом канале? А за то самое, за нечто, волшебно складывающееся из застенчивой мальчишеской улыбки и злодейских драгунских усов, из лирического мерцания в очах и хриплого иронического баритона, это “нечто” и заставляет нас умиленно улыбаться, восторженно ахать и благодарно грустить...
Бог знает от чего грустить?.. от чувства ли родства?.. от того ли, что жизнь проходит?.. не все ли равно...