- Собака, - прервала ее Даша, - собака с палочкой. Усатенький, вихрастенький такой барбосик.
После кофе Лера пошла в сад. Она прохаживалась вдоль крапивы, отделявшей участок от соседнего. Даша наблюдала за ней с чердака. Мама за печкой читала Неумывакина. Наконец, вкручивая в землю молочай носком адидасовской кроссовки, Лера начала:
- Добрый вечер… - она помолчала. Лохматый и молодой затаились и ждали. Не ответили по своей невежливости. - Бо-оже, вы же стоите прямо на карнизе! Как вам не страшно? Младший гоготнул, старший остался неприступен.
Тогда Лера навалилась грудями на забор и просила, глядя на старшего:
- Вы, наверное, в школе занимались альпинизмом? И греблей на байдарках? Какие у вас плечи! У моего мужа такие же. Он был боксер. Лера соврала - все ее еврейско-армянские мужья были узкоплечими интеллигентами.
На этот раз лохматый отозвался:
- Мы не альпинисты, мы духовного звания. - И сам представился: - Отец Онуфрий, в миру Олег. А его, - он указал на младшего, - Сергей. Смеясь, он залез пятерней в бороду. Визг электропилы, включенной Сергеем, не позволил продолжать беседу.
Лере отвели единственную в доме обшитую вагонкой комнату. Остальные были с бревенчатыми, наспех проконопаченными стенами. Лера очень боялась птиц, жуков и - до ужаса - бабочек, особенно ночных.
Гостья разбирала сумки. Даша с мамой при сем присутствовали. Вынула ночной чепчик с кружевами - чтобы, не дай Бог, не заполз кто в ухо. Из косметички размеров продуктовой сумки посыпались на кровать лекарства от всего на свете : поносов, запоров, низкого давления, высокого давления… Потом контрацептивные средства. Мама ужаснулась:
- Зачем тебе здесь ЭТО? - и сделала такие глаза, будто видит эти штуки впервые.
- Ну, мало ли что, - улыбнулась Лера, - женщина всегда должна при себе это носить. Учись, Даша! И потом… Я, может, любовь закручу с попом этим. Попа у меня еще не было. Таежник был, египтянин был, - она вдумчиво перечисляла, - сценарист, летчик, гинеколог, парикмахер, теннисист, три журналиста. Уфолог даже один сумасшедший.
Мама недовольно пыхтела. У нее не было ни уфолога, ни египтянина. У нее был один Дашин папа, который, по ее словам, "взял ее измором" - она вовсе не хотела замуж - и еще у нее была одна-единственная дочь, мечтающая предаться разврату с первым встречным.
За лекарствами и контрацептивами из сумочки полетели кремы, флакончики с помадой и кисточки. Последним выпал флакон с прыскалкой, наполненный коричневой жидкостью. Лера погладила его.
- Это спирт, настоянный на розах. Сама делала, - и прыснула в маму, та недовольно поморщилась. Она не признавала духов. Говорила, что любит естественный запах. - И белье. Белье на женщине, - торжественно произнесла Лера, поучая Дашу, - должно быть сексуально.
- Что значит "сексуально"? - спросила мама. - Просто чистое и не рваное.
На следующий день Даша проснулась и ей никто не сказал: "Дашенька, вставай, каша стынет". Каша варилась уже минут сорок и была полусырая, хотя ручка плитки стояла на тройке.
- Этой плитке десять лет, новую-то отец сломал, - говорила мама про Дашиного отца, - У него все горит. На его счету и кипятильников с десяток, чайники, прожженный холодильник. Это его стихия огня наказывает.
- Нет, Наташ, это напряжение низкое. Все, понятно. Вот, смотри, - она показала на столб электросети за забором, - к столбу подключились эти ребята, строители, у них ведь работает и электропила, и магнитофон… И плитка, наверное, и чайник электрический.
Дашиной маме было неприятно упоминание о строителях.
- Лер, если бы они подключились, мы бы увидели.
- Да это проще простого, - возразила Лера, - провод подключили, к себе протянули, листьями закидали. Хитрят! Это же мужчины. Я пойду к ним выяснять.
Лера пошла красить губы и расчесываться. Даша видела, как она, гордо держа голову, входила в сарай к строителям.
По возвращении она рассказывала:
- Девчонки! Бо-оже, как они живут! Прямо на полу лежат матрасы. И воняет керосином.
- Грязные, не моются, вонючие, - сказала мама.
- Нет, что ты, они пахнут естественно, - Лера употребила против мамы ее же аргумент, - сеном. Бедняги! Они даже чайку не могут попить. Чайника нет. После завтрака Даша взялась было красить веранду, но Лера сманила за сарай драть крапиву и дудки. Где-то в этих зарослях был полусгнивший забор, разделявший участки.
Лера надела папины тренировочные штаны, Дашину панаму с бантом и рукавицы. Она возмущалась:
- Забор же окончательно сгниет! О чем вы думаете? Бо-оже, в чем это рукавицы?
- Я в них жуков колорадских давила, - ответила Даша.
Она видела, что отвращение к испятнанным рукавицам, драным треникам и влажным крапивным зарослям с лягушками и жуками Лера превозмогала с трудом. Но что не сделаешь ради… Лера прорубала себе путь - через тернии и трехметровые лопухи - к звездам. К тем самым, что и Дашу начали беспокоить. Лера прорубала этот путь уже более тридцати лет.
Пять куч надерганной крапивы, красные лица, блестящие глаза, ломота в пояснице - и наконец труженицы пробились к ограде. За ней в истоптанной крапиве беле под рубероидом сложенный тес и аккуратный штабель сиял гладью струганных досок. Под рукой Леры проломилась ветхая слега, и открылся Путь, в обход штабеля, к сараю и дальше к дому.
Между тем присутствие тружениц траводранья не замечали. На крыльцо выкатился хозяин, скандалезный толстяк, стал тыкать в стену и кричать, что на нем последние штаны, что готов платить за обшивку "американкой" как за обшивку в четверть - ведь им не приходится выбирать четверть!.. Плотники, глядя из окна, отбрехивались, дескать, тебе же, чудаку, экономия.
После обеда мама лежала, читала рукописную тетрадочку с пирамидами и голыми фигурками. Фигурки были утыканы точками - чакрами. Пирамида представляла мироздание. Лера позвала Дашу к себе. Они щебетали, красились и придумывали прически. Лера задыхалась от хохота и говорила:
- Значит, старший мой, младший - твой. Я разведаю обстановку и мы что-нибудь придумаем. Дальше Лера стала шептать и вынула из карманов джинсов облатку презервативов. Остригла ножницами и дала девушке. На шум пришла мама.
- Что тут у вас? Сосредоточиться не даете. - И дочери: - Чего намазалась-то? Скажи ей, Лер, что нельзя каждый день с утра краситься. - Да, нельзя, - подтвердила Лера. - У тебя кожа плохая. Под глазами на ночь надо мазать этим, - в Дашу полетел тюбик, - А лицо вон тем, лови! - Ты ей скажи, что красится надо только по случаю, настаивала мама.
- Да, конечно. Вот я девчонкой была, ну, ты знаешь, Наташ, при первом-то моем, при Абакумове, - шла вечером в ванную, пудру смывала и делала ночной макияж - губы химической помадой и …
Маму перекосило. - Лер, что ты ей говоришь, я вообще до тридцати лет не красилась.
- Ты и сейчас не красишься, - робко возразила Лера.
В молчанье пошли пить чай. Допивши свою чашку, Лера взяла привезенную пачку печенья и карамели, чайник и заявила, что идет в гости. Не успела Лера и двадцати минут пробыть у строителей, как мама вышла на крыльцо и позвала:
- Ле- ера, иди есть!
Даша удивилась: рановато было ужинать. Мама была мрачная, в тренировочных штанах, повязанная поясом от платья, чтобы волосы не лезли в глаза. Очевидно было, что она задалась целью перевоспитать не только Дашу, но и Леру.
Лера вернулась совершенно счастливая.
- Ой, какие мужики, ей-Богу, Наташ! Работают в югославской строительной фирме, получают в долларах. Здесь колупаться согласились только из-за природы. Отдохнем, говорит Алексей, молоко настоящее, в лес хоть сходим.
- Да, встают в десять, завтракают до одиннадцати. Потом со своими собаками в лес, нагуливать аппетит. В два обед, а потом можно и позагорать под музыку на крыше. Вечером Даша пошла на свой чердак. Надела прабабушкину шляпу из итальянской соломки. Голубое и зеленое, два цвета вечереющей деревни, перетекали друг в лиловое. Даша думала: "Она живет, как цветок на ветру. Как ромашка. Дашка-ромашка. Цветок мерзнет. Сопротивляется ветру, стареет, ждет, чтобы его сорвали, хочет поделиться с избравшим его не собственным, но данным ему…"
Когда она спустилась на веранду, подруги сидели без света. Дашино появление осталось как бы незамеченным. - Да, Наташ, тридцать один год назад я была в вишневом пальто, беременна Пашкой. Наташ, ты у меня одна осталась из тех лет.
- А ты у меня! - отозвалась мама. Есть чуткие милые люди из Нового Акрополя, но ты мне как сестра.
- Бо-оже, Наташ, я тогда бы не сделала взнос за квартиру, если бы не твое серебро. Я тогда со Штейнбергом развелась, денег совсем не было, Саркисянц тоже хорош гусь… шесть лет ходила в любовницах, колбасу принесет и деньги требует. Художником-оформителем меня уже Нукасян устроил, на работе бываю два раза в неделю, каждый раз ходить не привыкла. И к мужчинам ходила - твои кольца брала. Браслет потеряла.
- Нашла что вспоминать, Лера.
- Мы с тобой познакомились весной, а осенью безумный Абакумов повез меня, беременную, в Карпаты, хотел зацепиться на студии Довженко, о гуцулах снять.
- И ты мне подарила писанки и деревянное гуцульское кольцо с перламутром и синими бусинками.
- Наплакалась я на той гуцульской свадьбе, Наташ. Вокруг невесты красота, она сама как весна цвела… О ней и пели, как о яблоне в цвету. Ее ведут и глядят, чтобы не наступила в коний след. Брали воду невесте на баню не из первой струи. Не из второй, брали из третьей. И чтобы на берег не вышла вдова. На дрова взяли деревья крепкие и чтобы кукушка на них не сидела.
- А чем кукушка вредна для невесты? - спросила Даша.
- Бездомная птица, - ответила мама.
- А я плачу… - говорила Лера. - Жениха и невесту поставили на шкуру, осыпали зерном, пели про счастье - золотую гривну…. Еще помню, как невеста отпускала свою девичью волю-красоту, ворожила, плакала: сиротой теперь блукать, зажурився. ..
Даша спросила:
- Девичья воля-красота - в каком она образе? - спросила Даша.
- У гуцулов мне чудилось, что птица. После расписывала заводскую столовую, рисовала свадьбу, читала всякие заплачки, причитания… В одних местах девичья воля убегает куницей… Еще этот…беленький… кончик хвоста черный.
- Горностай, - подсказала мама.
- У нас тогда денег на поезд не хватило, доехали уж не помню куда. До Киева добирались на грузовике. А я на восьмом месяце, мое вишневое пальто не застегивалось, трясет. Они, гуцулы, безрукавки украшают изделиями из кожи.
Даша ушла в избу. Там в дореволюционной жестяной коробке из-под сахара средь пуговиц от ее детских платьиц, дешевых сережек и брошек со стеклом отыскалось деревянное кольцо. Лак облез, на месте перламутровых лепестков крохотные ямки, но свежо сияли глубоко врезанные синие бусины-глазки.
Шел третий день Лериного гостеванья в деревне. С утра лило и сеяло, дальние леса терялись в кисее. После завтрака Лера завилась и напудрилась, надела голубую кофточку, села на кровать. Вчера она была в желтой, позавчера - в оранжевой. Мама поставила в ведро дудки, просила нарисовать. Лере было лень, она отшучивалась, мол, разучилась, двадцать лет мазала плакаты.
Отобедали и глядь - облака разнесло, засветило солнышко. Лера посветлела лицом, взяла чайник, насовала в карманы сладкого.
- На что он тебе сдался, с четырьмя детьми? - сказала мама. - Сама же сказала, жена его выперла.
- А мне подходит. Впервые у меня будет духовно развитый муж.
Не успела Лера повеселиться в обществе трудовых людей, как с крыльца донеслось протяжное:
- Ле - ера, куда шумовку подевала? Иди сюда!
- Лера пришла помятая, в голове солома, по щеке размазан шоколад. Глядела обиженно.
- Наташ, ну что такое? Шумовка какая-то…Слушай, ты что, против? Тебе что, завидно?
- Да-а, - протянула мама, - бывают романы куротные, военно-полевые, теперь пошли сарайные.
- В полдник Лера неохотно попила чай. Задвигая стул, сдержанно объявила: "Иду гулять".
Даша смотрела в окно на выходящих из сарая заросшего Олега и Леру. Лера опережала Олега, своим быстрым шагом подгоняла его.
После ужина Лера собралась в гости - повечерять, сказала она, - и позвала с собой Дашу.
- Никаких походов, - заявила мама. - Поздно.
- Девяти еще нет… - не вышло у Даши негодование. Она видела себя наряженной, с косичкой над левым ухом, как заплетают хипповки.
По возвращении на веранду причесанной и накрашенной, Даша застала подруг в перебранке.
- Совсем девка от тебя спятила, - кипела мама.
- Да! Самой уж ничего не надо! И Дашку замучила! В тебе эта старушечья обреченность, какая-то предсмертная, еще в девушках была! От страха и зажатости! Романы читала у себя за шкафом в коммуналке! Жизни в тебе не было никогда! Не от целомудрия, а от страха не было у тебя мужиков! И из страха командуешь! И Дашку запугала! А в ней, может, и своего страха довольно! А для меня, может, это Олег - последний шанс, я, может, влюблена в него, для него, может, я эти шмотки из последних сил шью, гимнастикой по утрам занимаюсь. Я покажу еще этим… Пашке - Светке. Думают: "Старуха, а еще мужика захотела"
Мама проводила их до травяных куч, Лера несла ракету и пачку печенья. Расчищенный их руками проход вывел к штабелю, на зов явились собаки и полуголые хозяева. Начался бал, то есть был поставлен чайник, включен магнитофон и гости усажены. Лера начинала петь: "Не знаю я, куда меня влекут", требовала веселья и танцев. Хозяева обещали танцы, как только прибьют половые доски и освободят место, - и в самом деле доски стучали под ногами и сарай был завален и заставлен до крыши, оставалось свободное пространство у стола. Здесь топтались громадные собаки , испускали вздохи и клали людям на колени тяжелые головы. Даша вжималась спиной в тюк пакли. Подобно собачьей голове, пакля пованивала прокисшим супом и картофельными очистками.
Даша глядела Сергею в лицо и рассказывала о Волошине.
- вместо надгробия завещал поставить на своей могиле скамью на двоих, где бы объяснялись в любви, - сказала Даша.
"Вот и дождалась. Гребенщикова любит, значит свой. Ему бы еще волосы отпустить…"
Даша захмелела от крепчайшего чая, от смеха Леры и гудения лохматого Олега. В сарае потемнело, гуще пахло собаками и рубероидом.
- Хочу салют! - объявила Лера.
Очутились на улице, она отняла у Олега картонный патрон: "Хочу сама!"
Вздела руки, в одной патрон, в другой зажата бечевка. Дернула с криком "триумф!" Даша боязливо зажмурилась. Промедление было невыносимо, она открыла глаза. Лера с вытянутыми руками валилась на собаку, из трубки летел огонь. Сбитая с ног Лера направила ракету в сарай, где снаряд пометался, поджигая, должно быть, сено, паклю и прочее легковозгораемое, и нашел бидон с керосином.
Деревня послала в город нарочного на машине. Пожарные не приехали, ночью приехал вызвоненный нарочным хозяин. Он не радовался уцелевшему дому. Насчитал имущества в сгоревшем сарае на миллионы, затолкал в " Жигуленок" плотников с их собаками и увез - навсегда из жизни Леры и Даши.
"Уповайте на Бога, ибо аллах любит уповающих", - шептала Даша, на рассвете расплетая свою косичку. Гуцульское деревянное колечко поблескивало в сумраке чешуйками лака. Проснулись при полном солнце. Ветер весело мотал березы, гнул и тряс высокие кусты черноплодной рябины, так что листья взблескивали изнанкой. Устроили угощение по случаю отъезда Леры, и на завтрак, который пришелся на обеденное время, ели шпроты, колбасу, немецкий сыр в фольге и пили розы на спирту, и мама будто не понимала, что пьет привезенный Лерой одеколон, а накрашенная, напудренная Лера была звонкоголоса, будто не она бегала ночью с ведрами, не охала: мне конец, помру от мигрени! - и не ее исхлестанный прожженный сарафан лежал на крыльце. Шли с сумками через сад, когда Лера вздумала перевязать свой бант. Ветер вырвал алую ленту, взметнул и унес за кусты черноплодки. Побежали за ней - вот она, бьется на яблоньке.
_ Счастливо мое гадание! - веселилась Лера. - .Предсказание счастья! - Ах, жизнь так сладка и прекрасна! 1994 год.