ТРИЛРЕЛ
Старая сволочь-бабка ждала в дворе, когда вынесут расчленёнку.
Хитроголовые убийцы с третьего этажа полностью скрывали
все возможные указания на них. Кандидат технических
наук отец и аспирант (тоже МГУ) сын брали на ужин девушку
из приезжих студенток. Перед ними было легче быть мужественными,
шутливыми, хотя отец не был с сыном такими. Убийца-аспирант
принимал допоздна курсовой проект у студентки, а потом,
мнясь, как-то выруливал разговор, чтобы пройтись вместе.
Туманное женское сердце обнадёживалось книгой, которая
у него есть, но отец не разрешает выносить из дома.
Зато он разрешает пригласить засмущавшуюся девушку.
«Не ходи, юная юля!» – говорила кошка в сердце, а кошки
– к хорошему не кажутся. Но забояться было ещё страшнее
и неудобнее. Юля успокоилась, придумав: если что, –
сказать, что ей из женских соображений сегодня нельзя
быть с мужчиной вблизи, стукнулась головой о руку своего
преподавателя. Она шла из лестного чувства к более старшему
мужчине, женским копытом чуя, что делает правильно.
И пока лестница темнела кверху как туча. Свет сходился,
налетали отрывки ветра, и снова тягостно стихала, копя
силы, мрачная погода. Младший убийца, аккуратный, весь
прыгал и заикался внутри, сердце заикалось, но снаружи
он сильно ставил ноги по лестнице вверх, что и не заметишь.
Он развязывал чувства, и расслабленность делала его
ещё милей, румяней и белей. Юля студентка сняла шапку
и рекламно отмахнула волосами: непышными, какими-то
париковатыми и от такой важности взмаха стало бы тоскливо.
Аспирант налегал на этажи, и они заканчивались. Парень
уже еле держался, но ещё более получал удовольствие
от ожидания, от своей показной мягкости. От того, что
коснувшись студентки, отдёрнулся, как током ударенный.
У Юли подступило к носу сердце: она была ещё небольшой
– 20 лет: в задумчивости она бросалась на кровать и
в забытьи начинала, а опомнившись – мягко щипала одну
руку другой или бесследно рисовала круг на щеке. Аспирант
боялся заспешить, засуетиться, а, став думать о темпе
ходьбы, – вообще застывал на лестнице или отбегал на
пролёт и ждал оттуда студентку, удивлявшуюся на него.
Она удивлялась на него, её теплело внутри от такой его
суеты, и она даже чувствовала: как легко будет ему отказать
в первой этой ночи, а просто она возьмёт книгу и уедет
до новых встреч. Но как она могла знать!? – она могла
только чувствовать, что за дверью неровно к ней дышит
предстоящий отец. Аспирант, озираясь на соседские двери,
притупляет голос и отыскивает ключ, а дверь-то хотя
давно открыта и прикрыта. Отец принюхивается к глазку,
заранее запоминая запах без подозрения. Уже внутри Юля
станет пахнуть с мелкой неловкостью. В кухне отец её
успокоит шутками и тем, что сейчас уйдёт. И правда:
уйдёт из глаз юли, как исчезнет оттуда: из белков и
радужки вся подробность её студенческой жизни. Отец,
озверев раньше сына, выдернет из вафельного торта нож
и махнёт его в.. в ужасе.. откуда же на всех хватает
столько боли!?..
Старуха знает: чем образованные убийцы мужчины выдают
себя. Криков сопротивления нет: здесь всё скрыто как
в утробе, но вздутие наружу – никак не упрятывается.
А старухина особенность есть в том, что для неё главными
были как раз мелкие приметы событий. Убийц старуха-сволочь
сразу поняла: они всё прятали, кроме крохи: она стояла
и ждала, когда поздно запоздно, оглядываясь и спрятав
лицо в куртку, уже бывший убийца понесёт тяжёлые авоськи:
угловатые и круглые. Пропитые соком. А выдавало отца
с сыном перед старухой-сволочью самое простое – окно:
убийцы любили членить убитую в темноте, а перед этим
свет горел, потом после удара – его резко гасили и через
10 минут ещё – свет снова слишком резко вылетал из окна
как брандспойт. Тогда старухе оставалось ежиться минут
20, потому что сквозь убийц быстро пролезал страх и
неприятие сделанного. Было уже брезгливо: в темноте
они разбирали женщину трогательными движениями, всё
происходило на ощупь: как она любила и запоминала. А
свет бы выдавал неприятный запах и позы частей тела.
Сын брался за сумки, сразу снова желал ещё более новой
жизни и уже шёл, окрылённый, ощущая прилив, шёл, уже
уйдя в совершенно воображённый мир, забыв: откуда взялся
этот подъём изнутри. А тут как тут и стояла старуха-сволочь.
Пойдя на известную уже помойку, когда парень буквально
взлетел обратно в дом: на ходу и снимая куртку, и пытаясь
попавшейся в рукав рукой записать. Старуха подняла чуть
заваленные досточками авоськи и пошарила себе домой,
где её уже ждала внучка с плохой репутацией в округе.
То фингал на ней найдут, то она прямо в вену тут вкатила,
храбрясь, героин и впервые отключилась до полусмерти.
Когда задышала, то оказалось: все разбежались, и она
одна в досчатом углу лежит с недорасстёгнутой ширинкой
на джинсах. Она сейчас сидела дома, ждала бабку – давно
ждала: за смертью только и посылать. Старуха ввалилась
в комнату и мягко поставила сумки на стеленную газету.
Внучка, прищуриваясь, как заядлый сварщик, тянула сигарету
и как выплюнула облака газа изо рта. Не сводя подведённых
глаз с двух мешочков, она как к одолжению потянулась
к ниткам на полке, и они: старуха с плохой внучкой сели
над сумками без особых слов. Всё было разговорено за
бывшую жизнь, им повезло, что они жили как зверьки,
перенюхиваясь. Закрывшую глаза голову девушки, заснувшей
недавно, они крепили к шее, связывая нитками каждый
кровяной волосок и линию вздоха и вздох. Пока девушка
спала во сне – ведь всегда видится то, что тело не делает,
– поэтому её снились гладкие пальцы аспиранта: руки
были без узоров на подушечках линий жизни. И пока юле
студентке воображалось несуществующее, её настоящие
руки прирастали иглой и ниткой к телу. Старуха-сволочь
уже ругалась, пришлось за внучкой переделывать: та пошутила:
руку на ногу поменяла, а как так ходить и трогать? Плохая
внучка опять закурила прямо в комнате, старуха давно
вздыхала каждый раз, когда внучка пускала дым. Девушку
приводили к жизни. Осталось пошить точную одежду на
неё. Старуха клала последние швы, и полезла кусаться
к нитке. Девушка тут, очнувшись, вскрикнула, что к ней
тянется и зубатится старуха. Девушка села прямо и взмахнула
не слишком красивыми волосами – вызывающе и гордо. Обиженная
на такой приём, студентка резко встала и стала с деланным
вниманием искать обувь уйти. Нехорошая внучка сидела
и молча всё чувствовала: как неловко студентке и стоять
здесь и сидеть и найти предлог уйти. Старуха-сволочь
всё же оторвала белую нитку с юлиной кожи руки. Девушку
передёрнуло от неприятного прикосновения: она отодвинулась.
Она стояла третьим лишним и смотрела, смущаясь на курящую
плохую внучку, внучка и бабушка сидели, понимая, что
ей, студентке, неловко. Известное и никем нелюбимое
молчание залилось в комнату, будто это внучка накурила:
дым висел и молчал, они переключились на волосы дыма,
и будто он стал их делом, и они втроём его облегчённо
изучали.
Родные: говорить ничего не надо.
Магнитка
вечер 5марта2003
|