Меня не удивляет, что твоя дружба
с этим язычником не приносит тебе ничего,
кроме плохих снов.
«Двадцать один урок Мерлина»
Дуглас Манро

Небольшой охотничий домик в лесу. Никаких трофеев на стенах — ни рогов, ни голов, ни шкур волков, расшитых кружевами, ничего, что могло бы вызвать отвращение — еще бы это было не так, ведь за интерьером дома тщательно следит миссис Роджерс. Раз в полмесяца она приезжает сюда навести порядок. Обычно она привозит с собой свою младшую дочь Карен, и та сразу же тащит меня на прогулку в чащу. Затем с моей помощью она залезает на самое большое дерево, которое нам удается обнаружить и, устроившись поудобнее, начинает распевать песни, слова которых выдумывает прямо по ходу дела. Иногда выходит у нее довольно складно, но чаще все это напоминает ту стандартную милую чепуху, которую с великим воодушевлением любят нести все дети в возрасте от пяти до восьми лет. До самого последнего момента ничего особенного оригинального мне от нее слышать не приходилось, возможно, именно поэтому меня так поразило ее вчерашнее выступление.
Все происходило как обычно, я помог Карен влезть повыше на огромный дуб, опасаясь, как бы она не свалилась с него, а затем она принялась за свое любимое занятие. Пела она долго и на сей раз весьма занудно, так что к концу концерта я вынул из сумки пироги, которыми снабдила меня ее мать и начал жевать, развалившись под деревом, дабы хоть как-нибудь заглушить доносившиеся сверху безудержные откровения. Пока вдруг она не пропела следующее:

Король Тис
В изумрудном венце
Насквозь пробиты
Его ладони,
И ни кровинки в его лице…

Наступила многозначительная пауза, во время которой слышалось только пение птиц и журчание родника в траве где-то поблизости. Сам не зная, что так сильно задело меня в этом загадочном отрывке, я вскочил на ноги и спросил Карен, откуда она взяла эти слова.
— Я их знаю, — ответила девочка, — я тоже хочу пирог.
— Держи, — я высоко подкинул пакет с лакомством. Карен ловко поймала его и приступила к трапезе.
— И все-таки, — настаивал я, — откуда эти слова, совенок?
— Я знаю их, — упрямо отозвалась певунья, — всегда знала.
На том дело и кончилось, я снял ее с дерева, и мы вернулись домой. Но песенка о короле Тисе не выходила у меня из головы. Поздно вечером, миссис Роджерс уложила дочь спать, а сама села в плетеное кресло у камина ручной работы, который и я полюбил всей душой, особенно если учесть, что поселился я здесь еще в начале апреля, когда погода стояла сырая и холодная. Теперь же июньскими ночами огонь в нем горел гораздо реже, но по случаю приезда хозяйки я, как правило, старался не упустить возможности поговорить с ней, засидевшись далеко за полночь. Миссис Роджерс относится к тому редкому типу женщину, для общения, с которыми совершенно не требуется никакого усилия над собой. Нет необходимости лгать и притворяться, взвешивать каждое свое слово и следить за каждым своим жестом, дабы он не был неправильно истолкован. Ее возраст, образ жизни и спокойный характер обеспечивают собеседнику максимальный душевный комфорт и гарантию безопасности. Спровоцировать в ее присутствии пусть даже самый незначительный конфликт под силу только профессиональному мизантропу.
— Да, брат потерял тогда все свои деньги, можете себе представить, — она горько усмехнулась и покачала головой, — все, что было на счету, что хранилось в банке, умудрился продать даже отцовские золотые часы, гордясь своим безрассудством.
— Вы простили его? — осторожно поинтересовался я.
— Конечно, теперь уже все это только воспоминания. Не очень ли утомляет вас Карен, мне кажется, она становиться довольно навязчивой? — миссис Роджерс вскинула брови и посмотрела меня очень внимательно.
— О нет! — воскликнул я, — нисколько, мы прекрасно проводим время, к тому же здесь периодически чувствуешь себя очень одиноко, а ее появление всегда вселяет в меня надежду.
— Вероятно, только Велламо не страдал в этом доме от одиночества, — задумчиво произнесла хозяйка, — он прожил здесь десять лет до самой своей смерти, нам едва удалось уговорить его вернуться в Б***. Зимой не снимал свою енотовую шубу, завел себе обогреватель на бензине, тепла от камина было не достаточно…
— Я хотел спросить вас, Шарлотта, — перебил я ее, внезапно ощутив непреодолимую потребность кое-что уточнить, — может быть, когда-нибудь Карен пела при вас песенку о короле Тисе, — я повторил ей слова, которые услышал днем от ее дочери, — так бывает порой, что детские выдумки крепко западают в душу.
Красивое лицо миссис Роджерс вдруг оживилось, и она с улыбкой пояснила мне следующее:
— Ничего удивительно, что вас так тронула эта баллада, Карен неоднократно слышала ее от деда, обычно он пел ее правнучке вместо колыбельной, это длинная старая песня, Бог знает, откуда взявшаяся, я уже и не помню толком, о чем она. Велламо ее любил, и время от времени давал к ней какие-то комментарии. Он все собирался написать книгу о семнадцати древесных королях, мой дед был человеком со странностями, поймите меня правильно.
— Напротив, меня это очень занимает, — возразил я, — я бы хотел узнать об этой истории как можно подробнее.
— Погодите… — Шарлотта нахмурилась и, взяв железный прут, помешала угли в камине, — да, кое-что я могу припомнить. Семнадцать древесных королей правили лесами, по-моему, между ними была постоянная вражда, до тех пор, пока Тис не принес себя в жертву, но здесь я вполне могу ошибаться. Знаете, здесь в лесу есть поляна, где растет тис, который Велламо очень любил, приходил к нему и беседовал с ним часами, он был немного не в себе, прожив слишком долго в уединении. Правда, к тисам он относился с глубоким почтением, прежде всего потому, что одно из деревьев этой породы в прямом смысле спасло жизнь ему и еще трем солдатам бывшим у него в подчинении во время войны, но я как-нибудь потом расскажу вам об этом. А сейчас пора идти спать, Сол, я провожу вас завтра на поляну, если сумею ее найти, спокойной ночи.
Миссис Роджерс удалилась, оставив меня наедине с моим так некстати разыгравшимся воображением. На рассвете я все еще грезил наяву, пытаясь реконструировать таинственные и мрачные подробности легенды о короле с насквозь пробитыми ладонями…

***


Из четырех семисотлетних тисов на поляне Велламо выстоял только один, остальные повалил ураган, пронесшийся над этой местностью два года назад. Декоративная красота этого древнего обитателя леса была удивительной. Захотелось погладить красноватый ствол, прижаться к нему щекой и закрыть глаза, но меня сдерживало присутствие миссис Роджерс. Зато Карен словно прочла мои мысли и, подбежав к дереву, обняла его ствол руками:

Насквозь пробиты его ладони
И ни кровинки в его лице

Повторила она свое заклятие.
— Скажи, Каро, — спросил я ее, — отчего были пробиты насквозь ладони короля Тиса?
Девочка отошла от дерева и, откинув назад свои длинные светлые волосы, посмотрела на меня с серьезным недоумением.
— Какой ты глупый, Сол, — сказала она, — это рубины короля Тиса.
— Карен, — возразила миссис Роджерс, — не очень-то хорошо ты помнишь правила вежливости, Сол — взрослый человек и старше тебя на двадцать лет, как ты позволяешь себе разговаривать с ним?
— Но ведь он не обиделся, правда, Сол, — возразила девочка, дернув меня за рукав.
— Да нет, конечно, не обиделся, — подтвердил я.
Мисс Роджерс недоверчиво покачала головой.
— Ладно, тогда объясни ему, что это за рубины, если ты так хорошо в этом разбираешься.
— Велламо говорил, - отозвалась Карен, по странной семейной традиции называя прадеда по фамилии, — что руки короля Тиса были пробиты насквозь, вот как мои уши, — она взялась пальцами за мочки своих маленьких ушек, — чтобы можно было носить украшения как сережки, только он носил рубины, величиной с дольку апельсина.

***
Миссис Роджерс любезно разыскала в пристройке, предназначенной для хранения всяких охотничьих снастей, записные книжки Персиваля Велламо, впрочем, гораздо больше они походили на внушительных размеров бортжурналы.
На следующий день Шарлота уехала вместе с дочерью в город, и я снова остался в полном одиночестве в самом сердце ***ских лесов.
Заварив себе чаю покрепче, около полуночи я уселся за чтение сочинений отшельника.
«Чему нас учит искусство охоты» — таков был заголовок первой страницы, исписанной мелким педантично-ровным почерком. Я перелистнул несколько страниц и наткнулся на следующий пассаж:
«Король Тис никогда не проснется. Сон красных ягод.
— Ты — Ирвелиг Тис — последний из нашего рода, тебе суждено примирить враждующих, или погибнуть. Шестнадцать князей-наследников соберутся на совет, чтобы прийти к согласию или уничтожить друг друга.
Молодой король. Смуглый и стройный. Темноволосый и зеленоглазый. Кисти рук посередине между костей пробиты и украшены овальными рубинами без оправы. Золотой стержень проходит насквозь, но он не чувствует боли».
По неведомой мне причине чтение этих строк привело меня в состояние мучительного волнения. То был не страх и не удивление, а скорее слишком интенсивное сопереживание чему-то, что показалось мне необыкновенно важным и значимым в контексте моей собственной необузданной фантазии.

***

На неделю я отложил в дальний угол записки Велламо. Что-то удерживает меня от дальнейшего знакомства с историей короля Тиса. Вместо этого, я зашел в гости к старику-лесничему Милфорду Крейну, бывшему другу Велламо. Его двухэтажный коттедж с круглым балконом по виду напоминает сторожевую башню. А три его пса, завидев меня, подняли такой шум, что переполошили всю живность в округе на ближайшую милю.
Крейн обрадовался моему появлению, провел меня на балкон и усадил обедать, не обращая внимания на мои заверения в том, что я сыт и есть не собираюсь. Обед его обычно сопровождается небольшой порцией отменного бренди. Но пить с ним я отказался. Старик нисколько не обиделся, и тогда я перешел к теме, интересовавшей меня особенно сильно, я начал расспрашивать его о Велламо.
— Упокой Господь его душу, — сказал Крейн, закуривая сигарету, — это был прирожденный охотник, неутомимый и умелый, меня каждый раз звал с собой, только с моими ногами не набегаешься, в деревьях так разбирался, среди лесничих немного таких специалистов найдется.
— А были у него любимые деревья в лесу? — спросил я.
— А как же, четыре тиса, теперь только один остался. Жаль.
Он вздохнул и задумчиво затянулся сигаретой.
Еще полчаса мы обсуждали особенности жизни в лесу и его дружбу с Перси Велламо. Затем я собрался уходить.
— Я еду в город, — сообщил я ему напоследок, — не привезти ли вам что-нибудь оттуда?
— Да, да, — спохватился Крейн, — привезите, будьте любезны, рамку для фотографии, вот, — он оторвал кусок газеты, лежавшей на столе и нацарапал на нем размеры рамки, — на прошлой неделе уронил фотографию жены, разбил стекло.
— Обязательно привезу, — пообещал я.
Крейн проводил меня до ворот, строго-настрого запретив своим питомцам брехать мне вслед.

***
Поездка в город была весьма кстати. Я навестил миссис Роджерс, Карен дома не было, зато я познакомился с ее старшей дочерью Анджелой. Замкнутая несколько пугливая девушка, вероятно, она больше похожа на отца, чем на мать. Миссис Роджерс сказала мне, что собирается поехать на море вместе с детьми, а посему на две недели ей придется оставить Л*** без присмотра. Я заверил ее, что смогу обо всем позаботиться самостоятельно, но что-то явно ее беспокоило. Быть может, это проблемы с Анджелой или дела мужа, я избегаю лишних вопросов.
Помимо рамки для фотографии я приобрел так же тушь и стальное перо, зачем мне перо? Я не рисовал уже шесть лет.

***
Крейн поблагодарил меня за рамку и предложил мне заходить к нему почаще. Я бы с удовольствием принял его приглашение, не будь я так поглощен королем Тисом.
Целыми днями роюсь в амбарных книгах Велламо в поисках хоть какой-нибудь информации по интересующему меня вопросу. И нашел-таки наконец.
«Ирвелиг не мог умереть. Небессмертный, но неумирающий, король Тис. Многолетняя междоусобица благодаря ему прекратилась но не на долго. Затем вернулись темные времена. Ирвелиг заперся в своей крепости, чем занимался он там неизвестно. Ходили слухи, что он предался общению с духами зла, чтобы хитростью и обманом принудить всех подчиниться его воле. Однако замок был разрушен, но Ирвелига там не было, он давно уже жил в лесу. Никто из князей не посмел обвинить его, помня, сколь многим все они были ему обязаны. Так его приговорили к изгнанию. Ирвелиг отказался покинуть лес, и сам велел сложить каменный круг и вошел в него. Так ужасно было то, что предстало глазам собравшихся, что взмолились они к небу, дабы прекратилось его преображение».
Я закрыл тетрадь и вышел из дома. Было около двух часов ночи. Неудержимая сила влекла меня на поляну Велламо. Мне хотелось вновь увидеть дерево, которого я не посмел коснуться в тот день, когда мы были там вместе с Шарлоттой. Поляна находилась довольно далеко. Но риск заблудиться не мог меня удержать. Светила полная луна, и лес был окутан тишиной и покоем сладостной июньской ночи. Я шел долго, порою мне казалось, что я сбился с дороги, но, завидев высохшее болото, мимо которого мы проходили в прошлый раз, я убедился в том, что правильно выбрал направление. Одинокий тис стоял на краю поляны, я подошел к нему и опустился на землю у самых корней. Где-то рядом звонко пели ночные птицы, все вокруг благоухало свежестью, воздух был насыщен густым усыпляющим ароматом хвои. Я просидел под деревом до утра, я не спал, но на рассвете я очнулся от холода.
***
Если бы не Крейн не весело бы мне пришлось. Старик как будто догадывался о том, что могло случиться.
Я вернулся домой, закрыл дверь, достал из кладовки куски фанеры и, вытащив из камина угли, стал рисовать. Лицо короля в изумрудном венце, страдальческое, скрытое ветвями, листву ставшую телом, тело не знающее смерти, тело ставшее духом, одинокое дерево с красными ягодами, ладони пробитые рубинами, битвы древесных князей, преображение каменного круга, — мои руки едва поспевали за тем, чего не видели мои глаза, но я видел, вскоре весь пол вокруг меня был завален набросками, на кусках фанеры и перепачкан углем. Когда все было окончено, я достал бумагу, привезенную с собой из М***, и взялся за тушь. Теперь нужно было перенести все набело на бумагу, минимум точных линий, только тьма и свет, и ничего больше.
Не меньше трех дней ушло у меня на это. Когда я бросил работу, сил уже не было. Я выкурил пачку сигарет, забытую Миссис Роджерс, попытался заснуть и не смог. А ведь я знал, что все будет именно так, захотелось поговорить с кем-нибудь, немедленно поехать в город, но час был поздний, нечего было и думать об этом. Рисунки не приносили мне утешения, напротив, они только усугубляли мои мучения, я развел огонь в камине, собравшись сжечь их все до единого, но затем понял, что не хочу и не должен так поступать. И все же я их ненавидел так, как только можно ненавидеть источник своих страданий. Ночь была прохладная и темная, небо было затянуто облаками, тяжело нависавшими над кронами деревьев. Мне пришла в голову мысль взять с собой фонарь, но по дороге к тису, я разбил его, споткнувшись о корень. Разыскав поляну, я вспомнил Карен, влез на дерево и запел ту самую песенку, балладу Велламо. Меня клонило в сон, когда раздались первые удары грома и разразилась гроза, страшная ночная буря, дождь хлестал так, что даже зелень тиса не защищала меня от потоков ледяной воды, это было похоже на кошмарный сон, молния ударила в дерево, и оно вспыхнуло так неожиданно, что на время я оказался окружен пламенем, я спрыгнул на землю, тис полыхал еще несколько минут, затем повалил дым, вода потушила пламя.
Я долго блуждал по лесу, сбился с пути, и едва держался на ногах от усталости. К дому Крейна я вышел случайно. Собаки, почуяв мое приближение, громко залаяли, разбудив хозяина. Старик выбежал на балкон и крикнул мне, что сейчас спустится. Он проводил меня в дом, спрашивая, с чего вдруг вздумалось мне гулять по лесу во время грозы. Назад он меня не отпустил, а оставил ночевать у себя. Простуда развилась очень быстро, да и не было это похоже на простуду, болело все тело, и жар становился невыносимым, я вспомнил о рисунках и сделал попытку рассказать Крейну о том, что произошло. Он слушал меня без всякого интереса, а я продолжал повторять одно и тоже — рисунки остались в доме на полу, там должно быть все залито водой, я забыл закрыть дверь уходя.
— Успокойтесь, Сол, — оборвал он меня наконец, — ничего с вашими картинками не случиться, Велламо я еще понимаю, он тут десять лет безумствовал, но все ему с рук сходило, хоть и стар был, а крепок, а вы зря так развлекаться вздумали, да еще время выбрали, ночная гроза-то не шутка. — Он подал мне большую кружку с горячим питьем.
— Что это? — спросил я его.
— Это семена тиса, заваренные они не ядовиты, а от температуры хорошо помогают, пейте, а то совсем раскиснете.

Я выпил отвар из семян тиса, но от сигареты отказался.
— Вот что я вам скажу, — снова заговорил Крейн, и лицо его, изрезанное морщинами, внезапно помрачнело, — уезжайте вы отсюда, не для вас эта лесная жизнь, вы — человек молодой, а здесь правды не найти, одно одиночество, а оно вам впрок не пойдет. Велламо другое дело, он в лесу себя как дома чувствовал, и не до художеств ему было.
— Я не знаю, правы вы или нет, — отозвался, — но я что видел, то видел, эта история короля Тиса и молния, ударившая в дерево…
— Да оставьте вы в покое эти россказни о тисах, а молния, скажите спасибо, что вас не задела, — он махнул рукой с явной досадой. — Выспались бы вы лучше как следует.

Крейн ушел, а я так и не уснул до утра. Однако к полудню жар прошел, и я почувствовал себя намного лучше. Старик взял с собой ружье и пса по кличке Курт и проводил меня до Л***. Пол, как я и ожидал, был залит водой, но рисунки почти не пострадали. Но даже тогда, в ясном солнечном свете, они были все так же выразительны и исполнены страшного очарования не только для меня одного, я убедился в этом, когда Крейн поднял с пола несколько листов, и внимательно разглядев их, пробормотал:
— Так и есть, все бредни Велламо расцвели пышным цветом, — он положил рисунки на пол и, коротко попрощавшись, со мной ушел.

***
Я дождался приезда миссис Роджерс, чтобы сообщить ей о том, что планы мои изменились, и я намерен вернуться в столицу, а не жить в Л*** до конца лета. Новость эта ее немного расстроила, но отговаривать меня она не стала. Карен опечалилась и полдня избегала меня, дабы продемонстрировать мне, сколь глубоко я обидел ее своим отступничеством, правда, вскоре она сменила гнев на милость, получив от меня в подарок два рисунка, которые нравились больше всего, так что накануне моего отъезда вечером она вручила мне свернутый пополам листок бумаги, велев мне прочитать то, что на нем написано, не раньше, чем я сяду в поезд. Я так и сделал и, развернув его, прочел:
Король Тис
В изумрудной короне
Восстанет из бездны,
Когда будет разомкнут огненный круг,
И, вспыхнув, ночное небо уронит
Яркие звезды
Любящих братьев на черный плуг

Две последние строки были так же ясны мне, как и предыдущие, речь шла о летнем солнцестоянии, времени, когда светило меняет свое положение, переходя из объятий блистательных Близнецов к черному плугу Рака.
Я выглянул в окно поезда и вздохнул с облегчением — небо надо мной было пустым и беззвездным.

Июнь 2002