«Человек обязан быть дерзновенным, дерзновением воли стяжает он благодатные дары Духа. Когда он будет не один, когда Дух будет жить в нем, тогда отпадет человечески самолюбивый и суетный вопрос о размерах дарований» – так писал Николай Бердяев в начале ХХ столетия. Передо мной лежит небольшая книга Марины Вишневецкой «Опыты», достойная называться дерзновенной. Об этой книге уже много написано, но написано все больше так неумело или с таким непониманием сути, что остается только руками развести. Книга получила, вернее отдельные рассказы, получили самые серьезные премии за 2002 год , ведь недаром же! Поэтому мне, простому читателю, захотелось сесть и написать о том, что я увидела в этой замечательной прозе.

Книга состоит из шести рассказов и повести («О природе вещей» я не касаюсь). Все произведения озаглавлены инициалами героев и каждый имеет свой подзаголовок «опыта». В каждом произведении речь ведется от первого лица, то есть перед нами исповеди людей. Кстати, так же построены и «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Умный читатель помнит: «повесть сию слышал я от...» и дальше идут инициалы. Только у Вишневецкой завораживающая красота Пушкинского слова заменена словом исповедальным, столь необходимым нашему времени. Страна прошла через страшные переломы, но не прошла через покаяние, которое нам так необходимо. Посмотрите, что делается в церквях, мечетях, синагогах, в философских кружках и разных сектах – люди ищут Дух, который войдет в их сердце, и каждый выбирает свой путь. Но прийти к верному решению можно только через покаяние, а значит, через исповедь. Книга выстроена так, что читаем мы сначала исповедь духовной нищеты, а потом, постепенно, переходим к вершинам человеческого духа. Поэтому чтение этих исповедей хочется начать с конца, с последней повести «А.К.С. (опыт любви)».

Начинается повесть так: «Я, Алла Сыромятникова... русская, родилась в пятьдесят седьмом году в городе Копи, образование высшее, сейчас мне сорок четыре полных года...Меня покрестили в восемь месяцев, а о Боге я вспомнила, когда начала умирать». И дальше идет исповедальный рассказ, рассказ о том, как человек среднего рода превращается в женщину, как человек, воспитанный в «стране атеистов» приходит к Богу. Недаром даны точные даты, ведь за ними судьба нескольких поколений - в стране, где не было мужчин и женщин, а были только строители коммунизма, где не было Бога, а были решения партии. Эти позабытые уже понятия сыграли роковую роль в психике постсоветского поколения - ведь недаром современные мужчины столь женственны, а женщины зачастую мужеподобны. История о том, как из куколки гусеницы человек превращается в Женщину, – эта история не может не быть драматичной. Пастернак, человек прошлой культуры, сказал: «Быть женщиной – большая честь», но мы-то этого не знали, мы только у него это прочли... Героиня Вишневецкой пытается женское свое начало осознать как свое место в мире. «Под первым номером у меня стоит «что такое женщина и в чем смысл ее жизни, как я теперь это понимаю». А правильнее было бы сказать: как я этого никогда не понимала и почти целую жизнь провела, считая, что я прежде всего человек, на втором месте у меня стояло – профессионал, а что я женщина...». И пусть новое поколение не ухмыляется с издевкой – они тоже все перепутали. Путана у них олицетворяет женственность, а мужественность олицетворяет бандит. Им тоже придется пройти через драму покаяния. Но вернемся к повести. Ведь написана она, говоря словами героини: «чтобы вы тоже это почувствовали: в каком страшном заблуждении мы проводим свою жизнь, день за днем, минута за минутой».

Кажется, повествование идет о жизни благополучной. Вырвавшись из маленького городка с его загустевшей жизнью, героиня повести приезжает в Москву, поступает в институт, удачно выходит замуж за москвича, «поддавшись инстинкту жизнеустройства». Рожает дочь, состоялась на работе, во времена перелома не растерялась, вписалась в новую жизнь и даже почувствовала себя женщиной деловой, современной и симпатичной. Только вот звоночки были в этой благополучной жизни. Сначала первая любовь, в которой жила вся как «червяк в яблоке», телефонные звонки больной матери из больницы, на которые сердцем не могла ответить, муж, который ее любя, «гасил» все женское в ней так, что о женской сути своей забывала, вдруг полный крах: большая, огромная, все заполняющая любовь и неумение лгать даже ради сохранения семьи, даже ради ребенка. Что же это - любовь или прелюбодеяние? Уже придя к своему смертельному, наказанию вспоминает Евангелие: «Но Он верил, что человек способен сделать над собой усилие, стоит ему только задуматься и осознать простые слова: кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с ней в сердце своем». На мужчине лежит грех за прелюбодеяние, на женщине – за ее слабость. Причем от века – мужчина не несет наказания, женщину же побивают камнями. Пройдя через испытания любовью, героиня повести не только наказывается смертью, но и в великой Высшей любви обретает вторую жизнь. Причиной смертельной болезни стала нелюбовь. Человек, живший большой любовью, вне ее жить не может. Понять возлюбленного Аллы можно: в этой женщине, действительно, много инфантильного. Только совсем чистые глаза могут увидеть вокруг холодного и прагматичного Немцова какое-то сияние, только наивный человек может ждать от уставшего и много пережившего москвича какое-то особое участие в судьбе принцессы Дианы. Какое мне дело, мне, прошедшему муки нужды и переломов жизни, до этой, пусть и возвышенной судьбы. Понять его можно, простить... простить может только любовь. Недаром в конце повести цитируются знаменитые слова апостола Павла: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует. Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

И самой героине была дана новая любовь, но любовь высшая. Бог, в милосердии своем, дарует ей вторую жизнь тогда, когда уже, казалось, должна она умереть, дарует ей дни для того, чтобы могла она прозреть и прийти к Нему. «Ведь спасение бывает нам дано не только по нашим заслугам, а еще и по благодати», - прозревает героиня. Исповедь ее – это покаяние, это вопрос, заданный Львом Толстым, когда Иван Ильич понимает, жизнь прожил не так, «а как надо?». Здесь тоже перед смертью найден ответ. «А для меня такой камертон – «Лествица» Иоанна Лествичника. И вся моя жизнь сейчас – в устремлении взять эту недостижимую ноту. Пусть для начала хотя бы на миг.

«Боязнь смерти есть свойство человеческого естества, происшедшее от преслушания; а трепет от памяти смертной есть признак нераскаянных согрешений. Боится Христос смерти, но не трепещет, чтобы ясно показать свойства двух естеств».
В нашей литературе еще не было, пожалуй, столь христианской повести о любви и смерти. Здесь все подчинено Духу, ибо только две вещи воспитывают душу человека – любовь и смерть.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.....

Следующий по нашему разбору рассказ «И.А.Л. (опыт принадлежания).» О нем даже говорить трудно, настолько он щемящий и острый. Во-первых, принадлежания кому, чему? Национальной идентификации. Принадлежности к еврейству. Через что? Через гонения и смерть, через мужество жить и выжить? А больше зацепиться не за что. «Какая же ты еврейка? – спрашивает подруга героиню. – Языка не знаешь, в синагогу не ходишь». Более того, по кругу чтения мы определяем тяготение героини к христианству. Только вот здесь в этом круге чтения, от Розанова до архимандрита Иустина (Поповича), пишущего в наши дни, сквозит таким антисемитизмом, который фактически оправдывает все то, что произошло во время войны. Это поголовное убийство стариков и детей, происходившее при полном одобрении населения, и только немногие «праведники мира» спасали по мере сил тех, кого могли спасти. Это опыт мужества, передающийся из поколения в поколение: от бабушки к матери, от матери к внуку. Простить, забыть и жить. Не просыпаться по ночам от веселого крика трехлетнего ребенка: «Рихтер идет!». Детская игра, упоминание имени начальника гетто, стоившее жизни большей части семьи. Впрочем, доморощенные фашисты отрицают и гетто, и газовые камеры, и поголовное уничтожение евреев. Но об этом следует помнить нам, забывшим язык, синагогу, принявшим христианство, мы вдвойне ответственны за все. Впрочем, к чему подробный анализ маленького, но столь значимого рассказа? История российского еврейства закончена. Ее итог подвел Солженицын в книге «200 лет вместе», в книге во многом несправедливой по отношению к евреям, но собравшей и увековечившей многие факты совместного сосуществования. Так вот, я обращаюсь к Александру Исаевичу с предложением, жаль он не услышит меня, как давно не слышит никого в этой стране, чтобы уравновесить тон книги, напечатайте при переиздании в конце второго тома этот маленький рассказ Марины Вишневецкой абсолютно конгениальный всей книге. История должна быть полной. Прочитав этот рассказ, хочется вспомнить:
...Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро...

Рассказ О.Ф.Н. (опыт истолкования) - наивная попытка истолкования наивного творчества. Когда читаешь его, так и видишь перед собой Пиросмани или Руссо-таможенника. «Я бы хотел к каждой из своих картин написать отдельное, на правдивых фактах основанное пояснение. Правда жизни сегодня стала товаром повышенного спроса, и с этим нам ни в коем случае нельзя не считаться».
Подробное и яркое описание картин, говорит о незаурядном художественном видении Вишневецкой. Если эти картины не существуют, то их следует написать. Самораскрепощение героя-художника – тоже исповедь . Исповедь в картинах, исповедь в жизни. А жизнь эта странная и нелегкая, но такая, какую может рассказать каждый третий на территории бывшего СССР. Попытка, по словам героя, «рассказать незнакомым людям о самом себе, рассказать решительно, просто и смело и с чувством самоуважения...» . Личная жизнь и жизнь картин переплетаются в этой исповеди. Так и хочется вспомнить слова Пушкина о Байроне, о том, что толпа желает видеть в гении такого человека как они, что он так же ест, пьет, полон слабостей и пороков. «Врете !- восклицает Пушкин. – Так же да не так». Грустно другое: с одной стороны – исповедь, с другой – всё на продажу. Времена. Но оправданием может быть только та наивность, которая есть в творчестве и в душе художника.
Блаженны нищие духом ибо их есть Царствие Божье...

Ну вот теперь мы подошли , может быть, к самому главному в книге – рассказу «М.М.Ч.(опыт возвращения)». Исповедь человека, прожившего большую и хорошую жизнь. Была семья, хорошая работа, высокие должности, любимое дело, любимая женщина. А теперь... «Я потерял любимую жену, с которой прожил без малого тридцать шесть лет, похоронил родителей, мой старший сын с семьей живет в другой стране». И что же остается с человеком, когда он возвращается как в младенчестве – только к самому себе?
Остается только то, что ты есть или то, что есть в тебе. Талантливый человек ищет исток своего таланта.

«Я помню себя приблизительно с двух с половиной лет.
Когда мне было четыре года, уж это я помню точно, я мог подпрыгнуть, расставить руки и зависнуть сантиметров в двадцати над землей. Ненадолго, секунд на пять-семь.» И еще: «Я стою, задрав голову, босой, в одних трусах, вскоре меня пробирает озноб. Звезды подрагивают со мной вместе, но упрямо не падают. Я верчусь, судорожно шарю по небу глазами и вдруг – я хорошо помню это потрясшее меня вдруг – вижу луну. Она висит в абсолютной пустоте и светится не целиком, а только тремя четвертями. Левый бок ее таится в тени, но тоже, он тоже немного виден! И тогда я внятно осознаю: солнце, которого нет, сейчас есть: там внизу, справа, много ниже меня... Отчего я немедленно повисаю в черной пустоте. Пустота начинает раскачиваться, она уходит у меня из-под ног... Солнце, луна и я – в тот миг нас было три равновеликих тела.
Это ли я хотел пережить еще раз, когда дал согласие Кларе на участие в одитинге?»

У человека талантливого всегда необычайно точное видение. Он смотрит на то же, что и мы все, но видит по другому. А когда он это расскажет, напишет, выведет формулу – мы удивляемся: «Так просто?». И нам начинает казаться что мы все это давным -давно знаем. К сожалению, с возрастом мы только теряем свой талант, поросшая житейскими подробностями душа многое утрачивает. Вернуться к первоначальной своей талантливости – вот чего хочет герой рассказа и пытается сделать это с помощью женщины по имени Клара. «...о том, что она является горячим адептом гонимой, по крайней мере, не одобряемой у нас дианетики, я узнал спустя примерно полгода. Одитингом последователи Хаббарда называют путешествие в прошлое. При этом на себя они храбро возлагают роль Мефистофеля – и ...». Да, раскручивается все то, что застряло у человека в подсознании: жизнь и смерть, вина и ненависть, любовь и страх. Только раскрывается это не на исповеди перед Богом, не перед самим собой , а перед людьми, самыми обыкновенными, зачастую духовно нечистоплотными, корыстными. А потому – не с Богом, а с Мефистофелем. И как у гетевского Фауста душа умирает неосуществленной, так и душа героя этого небольшого рассказа не находит утешения в своих, вынутых из-под спуда воспоминаниях...
«Жизнь нельзя объяснить. Ее можно только прожить. Один-единственный раз. Прожить взахлеб, на разрыв, не упуская ни одного из ее щедрых даров, ее ослепительных мигов... а потом, оглянувшись, вдруг ужаснуться. Или не ужаснуться. Кому как повезет.». Герой рассказа оказался умнее, талантливее чище своего Мефистофеля – Клары, да только разрыв души вряд ли теперь залечить.

...Есть время жить и время умирать...
Если в конце книги стоит поразительная повесть о любви, то в начале – рассказ о нелюбви, о пустоте душевной, о неумении и нежелании любить. «В.Д.А. (опыт неучастия). Неучастия в жизни, нежелания переживать. «Наблюдая за собой, я невольно наблюдал за ними. Наблюдая за ними я, конечно, наблюдал за собой. Но что удивительно: сам никогда не становился объектом их наблюдений – только переживаний». Для этого человека нет другого человека, субъекта переживаний, а есть только объект наблюдений. Чужие (да и свои) тревоги, чувства, мысли, жизнь и смерть – все нипочем. Главное – разлагающий, в полном смысле слова, анализ, возможность наблюдать и ни в чем не участвовать. Такое ощущение, что имеешь дело с живым мертвецом, хочется пожать плечами и пройти мимо. Да невозможно пройти. Это типаж. Это целое поколение, некий «свой круг», где мертвые души узнают друг друга. Наконец герой встречает достойного противника, - в этом мире нет друзей, есть только противники, - он это понимает, прочитав отправленное ему японское пятистишие. «Увидев у друзей целый сборник классических пятистиший, я с любопытством его открыл. Среди авторов оказались и женщины, способные наблюдать. Наблюдать, и только. Это в японской поэзии меня поразило сильнее всего».Впервые герой сам стал объектом наблюдения со стороны женщины и почувствовал себя мотыльком на булавке.

И вот, наконец, первый рассказ книги «Р.И.Б. (опыт демонстрации траура)». Именно демонстрации, а не траура. Показухи, а не жизни. Иметь , а не быть – вот чего добивается героиня . «Когда скончался мой второй муж, в морге я была в черной прямой юбке до середины икры, в черном приталенном жакете и его любимой из искусственного шелка блузе, тоже черной, но спереди в белый горох, потому что мы уже несколько лет как состояли с ним в разводе». И весь рассказ о различных похоронах и умении одеваться соответственно моменту. Так и кажется, что читаешь Зощенко, только жутковатая тема глухого равнодушия к жизни и смерти вызывает не смех, а ужас. «Но полностью соответствовать моменту конкретных похорон – только это выдает человека с головой, потому что на это способны только культурно тонкие натуры». А дальше целая цепь похорон: матери, первого мужа, соседки-старушки, маленькой девочки, парня, погибшего в армии и т.д., но для этой женщины «еще не старой», как она о себе говорит, все ничто, кроме одного – как одеться на очередные похороны. «Если этого человек не понимает, ему все равно не объяснишь, но лично я очень чувствую такие нюансы. И, несмотря на печаль происходящего, всегда, по-своему, от них получаю удовольствие. И оно постепенно уравновешивает печаль». Внимание к траурной одежде таково, что, когда в цеху погибли люди и похороны шли три дня подряд, не люди ее интересовали, а «опыт траура» . «И на всех четырех похоронах я была соответственно каждому случаю в разном». Это оголтелое «иметь» становится философией мещанства, его точкой опоры: «Я это все вспомнила еще для того, чтобы в наше смутное время, когда взбесившиеся от денег люди одно перепутали с другим и взяли теперь моду на кладбище хоронить своих издохших собак и котов, рассказать, какая культура была в человеке раньше и как бы мне хотелось ее передать двум моим детям, пятерым внукам и правнукам и не только».

Зощенковский герой, доживший до наших дней, не видит своих приемников во «взбесившихся от денег» людях. Одним своим долгожитием и неистребимостью он ощущает свою правоту и торжество в жизни. Но мы, читатели, дождавшиеся книги Марины Вишневецкой, можем все же вздохнуть свободнее, - может быть, кончилось их время? - потому что перед нами книга, где Слову возвращена его первоначальная значимость, где автор не провозглашает себя гением, изготовив графоманское "голубое сало", где каждая фраза говорит именно о глубинных литературных традициях и свободой владения языком.
Перед нами книга, где Слово вновь стало фактом культуры, а значит мы, читатели, можем надеяться на духовное возрождение.
Остальные тексты вы можете найти по адресу www.kobler.ru